«Путешествие — это не прямая, а замкнутый круг»
Что объединяет Одиссея и Фродо? Джозеф Кэмпбелл сказал бы, что «путешествие героя». Они проделали путь, сразились с силами зла, достигли цели и вернулись домой. Именно эта, последняя, часть пути наиболее важна, считает писатель-путешественник Ник Хант. В своем невероятно красивом эссе о дорогах и скоростях он пишет о том, что истинный пункт назначения — это всегда […]
Сообщение «Путешествие — это не прямая, а замкнутый круг» появились сначала на Идеономика – Умные о главном.
Что объединяет Одиссея и Фродо? Джозеф Кэмпбелл сказал бы, что «путешествие героя». Они проделали путь, сразились с силами зла, достигли цели и вернулись домой. Именно эта, последняя, часть пути наиболее важна, считает писатель-путешественник Ник Хант. В своем невероятно красивом эссе о дорогах и скоростях он пишет о том, что истинный пункт назначения — это всегда ваша собственная входная дверь.
Перелет из Стамбула в Лондон занял почти четыре часа. Мое тело двигалось со скоростью 400 миль в час над Большой Венгерской равниной, горными перевалами Альп, лесами юго-западной Германии, Рейном и Нидерландами. Великие горы и реки я преодолевал за секунды. К моменту приземления самолета мне казалось, что что-то не так.
Семь месяцев назад я отправился в то же путешествие, только в обратном направлении и иным способом. Зимой я сел на ночной паром из Хариджа в Хук-ван-Холанд, а потом прошел пешком 2500 миль по следам писателя-путешественника Патрика Ли Фермора — через Нидерланды, Германию, Австрию, Словакию, Венгрию, Румынию, Болгарию и Турцию к берегу Босфора.
Я ночевал в чужих домах, в руинах замков, в заброшенных охотничьих хижинах. Я путался в разрисованных граффити городских улицах и блуждал в заснеженных лесах. Большую часть своего путешествия я провел в одиночестве, без застенчивости беседуя с самим собой, и иногда это пугало меня. Пение птиц, рев машин, церковные колокола и коровьи колокольчики, лай рассерженных собак, шум реки или дождя стали моими спутниками. Но более всего я слышал один звук — хруст, хруст, хруст дорог под моими ботинками.
Когда я дошел до Стамбула, они были дырявыми.
Мою кожу обожгло солнце, борода спуталась, а запах тела не смывался неделями. Сотни миль, сквозь дождь и снег, преследуемый собаками, я мечтал о конце своего путешествия, куда Ли Фермор нацелился 79 лет назад. «Главный пункт назначения никогда не вызывал сомнений, — писал он. — Левитирующий горизонт Константинополя вырвал пучки тонких цилиндров и полусфер из морского тумана». Когда я дохромал до причала и стянул с себя вонючие ботинки, я почувствовал себя счастливым. Но это счастье было каким-то отдаленным. Звучал призыв к молитве, небо было заполнено чайками. Больше всего на свете мне хотелось плакать.
Возвращаться домой я планировал медленно, в течение нескольких недель, поездами и автобусами. Но, добравшись до конечной точки, понял, что слишком устал. Я сделал то, что хотел, моя цель была достигнута.
И вот пешее путешествие, длившееся 221 день, с поразившей меня жестокостью сжалось в 240 минут полета.
Как странно возвращаться домой после длительного отсутствия. Арабский путешественник Ибн Баттута, в XIV веке проехавший 70 000 миль по исламским странам, писал, что путешествие дает вам дом в тысяче незнакомых мест, а потом делает вас чужаком на родной земле. Рискну предположить, что все путешественники — неважно, длилось ли их отсутствие годы, месяцы или всего лишь недели, — знают об этом отчуждении. Этот своеобразный вывих — почти внетелесный опыт — может оставаться с вами несколько дней или длиться гораздо дольше.
В моем случае это продолжалось как минимум столько же, сколько заняло само путешествие. Все это время я безуспешно пытался вернуться к прежней жизни, но все казалось неправильным. Знакомые виды стал чужими. Но самым странным было то, что моя внутренняя карта Лондона — города, в котором я изучил каждую улицу еще до появления Google Maps, каждый день часами катаясь на велосипеде с потрепанной картой, — почти полностью исчезла, как если бы кто-то стер во мне эти данные. Я стал теряться в районах, которые знал много лет.
Это картографическое искажение дополнялось искажением времени. В путешествиях время меняется: иногда оно становится более длинным, иногда сжимается. Как в общей теории относительности Эйнштейна, чем масштабнее путешествие, чем сильнее его гравитационное воздействие на траекторию вашей жизни, тем больше расширяется вокруг него темпоральное поле. Может казаться, что вы ушли на целую жизнь и изменились безвозвратно, но когда вы возвращаетесь, то понимаете, что время в вашем родном городе будто остановилось. Нечто подобное по возвращении домой из хаоса гражданской войны в Испании почувствовал Джордж Оруэлл. В «Памяти Каталонии» он написал:
Здесь, внизу, все еще была та Англия, которую я знал в детстве […] знакомые улицы, плакаты, рассказывающие о матчах по крикету и королевских свадьбах, мужчины в котелках, голуби на Трафальгарской площади, красные автобусы, синие полицейские — все спят глубоким, глубоким сном Англии, от которого, я боюсь, мы никогда не проснемся, пока нас не выдернет из него грохот бомб.
Конечно, я вернулся домой не с войны, но меня поразило то же чувство, будто за время моего отсутствия место, которое я покинул, находилось в состоянии анабиоза. Ничто не изменилось, и все же, как ни странно, ничто не было тем, что я оставил. Это была географическая версия эффекта зловещей долины, при котором привычные вещи кажутся инородными. Словно мое тело прибыло на место, но иная жизненно важная часть меня — нет. Словно я обронил ее по пути в Стамбул.
Мне не удавалось избавиться от мучительного чувства, что достижения моего путешествия — все трудности, преодоления, радости, открытия — сведены на нет тем, как я вернулся. Полет отменил тот путь, что я прошел пешком, вернув меня в начальную точку. Позже я понял, что на духовном уровне так и случилось. Я совершил не всё путешествие, а только его половину.
Сегодня на Западе очень популярны паломничества, лишенные религиозного наполнения и переименованные в «медленные путешествия». По данным Службы приема паломников в Сантьяго-де-Компостела, в 2023 году по Камино-де-Сантьяго в Испании (самому известному паломническому пути в Европе) прошагали 446 000 пар башмаков, что вдвое больше, чем 10 лет назад, и в шесть раз больше, чем 20 лет назад. Конечно, многие из этих перегринов идут, чтобы отнести традиционные раковины гребешков к Святому Иакову, но еще больше тех, кто отправляется в поход по вполне светским причинам. Благотворительный Британский паломнический фонд, созданный в 2014 году, заявляет о «глобальном ренессансе». На их сайте написано:
Сегодняшние паломники часто оказываются на жизненном перепутье и хотят получить то замедление и социальное равновесие, которые можно найти в паломничестве. А некоторые ищут единения с собой, со своими предками, духовностью, природой. Паломничество — это история поисков и открытий, история Одиссея, Энея и Фродо.
Такой подбор персонажей может показаться странным, но их объединяет так называемое «путешествие героя» — мотив, популяризированный мифологом Джозефом Кэмпбеллом. Паломничество — это путешествие героя в архетипическом смысле, где победа над силами зла носит внутренний характер. Кэмпбелл выделил три ключевых момента путешествия героя: отъезд, испытания и возвращение. Последний из всех наименее исследован, но, возможно, наиболее важен. Оставив привычную жизнь и преодолев все преграды, паломник должен вернуться домой и интегрировать то, что узнал, в жизнь своего сообщества.
Путешествие — это не прямая, а круг. Предполагаемая цель пути — будь то Рим, Иерусалим, Мекка, берега Ганга — это не конец дороги, а ровно середина. Истинный пункт назначения — ваша собственная входная дверь.
В те времена, когда путешествия не могли быть скоростными, человек добирался до места либо пешком, либо на спине жвачного животного. И у него не было иного пути, кроме как вернуться домой тем же путем. Таким образом, дорога туда и обратно была одинаковой длинны не только с точки зрения расстояния, но и по времени. Мое путешествие не было паломничеством в религиозном смысле, но оно — хотя я этого тогда не осознавал — соответствовало той же архетипической форме. Только потом я осознал ошибку: я совершил путь домой, но не сделал этого медленно.
Есть старая поговорка о том, что душа путешествует со скоростью ходьбы. В арабской культуре она привязана к скорости передвижения верблюда, которая составляет около трех миль в час и примерно соответствует скорости ходьбы человека. Философ Ален де Боттон писал в «Очерках о любви»: «В то время как большинство из нас руководствуются строгими требованиями расписаний и дневников, наша душа, вместилище сердца, ностальгически плетется позади, отягощенная бременем воспоминаний». Ребекка Солнит выразила это примерно так же в своей истории путешествий «Жажда странствий»: «Я подозреваю, что разум, как и ноги, работает со скоростью около трех миль в час. Если это так, то современная жизнь движется быстрее скорости мысли». Другими словами, мысли – или души – могут остаться позади, если их носители будут двигаться слишком быстро.
Еще одним писателем, размышлявшим о скорости путешествия, был Брюс Чатвин, для которого Ли Фермор стал другом и наставником. Чатвин считал, что человек, для которого первоначальным образом жизни было кочевье, потерял свой золотой век, когда большинство культур стали оседлыми. Ходьба раскрывает нечто фундаментальное в человеческой природе — атавистическую память о нашем происхождении как вида.
Когда я отправился в свое пешее путешествие, меня постоянно расстраивало, как медленно я продвигался — по сравнению со всем, что двигалось вокруг меня. Скорость велосипедистов я воспринимал как личное оскорбление, а автомобили и поезда были для меня демонами из другого измерения. Мне потребовалось много дней, чтобы смириться с медлительностью. Я пересек границу с Германией, прежде чем мое сознание адаптировалось к ходьбе, и мысли мои начали двигаться в ритме шагов. А вот мысль о том, чтобы перемещаться быстрее, стала казаться неестественной и тревожной.
Примерно через месяц я нарушил свои правила и во время дождя согласился переехать из одного города в другой. Путешествие, которое должно было занять целый день, сократилось до 30 минут. Сидя на пассажирском сиденье, я испытал паническую атаку из-за того, что этот опыт яростно вырвал меня из состояния, которое я неделями культивировал.
Чатвин писал о том, как ехал по Австралии в компании аборигена. Мужчина пел свою долгую песню, которая являлась духовной картой предков, где каждая достопримечательность стала частью истории Времени сновидений. Когда машина набирала скорость, пение тоже ускорялось; когда машина замедлялась — замедлялся и ритм песни. Путь и песня были неразрывно связаны, и разделить их было невозможно.
Журналист Пол Салопек, который уже 11 лет путешествует по пути миграции людей из африканской Рифтовой долины к оконечности Южной Америки, тоже рассказывал о ходьбе с точки зрения музыкальности. В недавнем интервью Emergence он сравнил путешествие с иглой проигрывателя, попадающей в канавку на поверхности планеты и создающей музыку. Наши тела — та игла, и мы должны двигаться со скоростью музыки, которая возникает при движении.
Через несколько дней после той поездки на машине я обнаружил, что следую знакам, на которых изображена женщина за рулем старинного автомобиля. А рядом надпись — «Маршрут памяти Берты Бенц». Эти дорожные знаки посвящены первому путешествию первого в мире автомобиля. В 1888 году Берта Бенц испытала прототип автомобиля, созданного ее мужем Карлом, на неровной дороге между Брушалем и Пфорцхаймом. Карл Бенц сомневался в исходе этого испытания, но Берта доказала жизнеспособность нового вида транспорта. Через 50 лет Германия проложит асфальт для первого в мире автобана.
Так часть моего путешествия стала незапланированным паломничеством по маршруту исторической значимости, маршруту, где зарождалась современность, откуда мы с головой понеслись в эпоху высоких скоростей. Тот факт, что я травмировался, шагая по этой дороге, и неделями страдал от тендинита ахиллова сухожилия, стал символическим болезненным бичеванием.
На скорости три мили в час мир представляет собой континуум. Одно плавно перетекает в другое: холмы в горы, реки в долины, пригороды в центры городов. Одни культуры — в другие. И с каждой милей вы чувствуете эту метаморфозу. Даже границы редко бывают границами, особенно с точки зрения экологии. В природе нет начала и конца, есть только непрерывность. Если поездка на автомобиле ускоряет эту непрерывность, то полет на самолете взрывает ее. Он разбивает реальность вдребезги, и кусочки эти не собрать воедино. Мы называем это нарушением циркадного ритма, вызванного разными часовыми поясами, но на самом деле происходит нечто более фундаментальное.
Несколько лет назад на мероприятии для туристов я встретился с программисткой, которая хотела разработать мобильное приложение, работающее как трекер души. Перед посадкой в самолет вы должны будете нанести на виртуальную карту свое место отправления и назначения, а когда приземлитесь, увидите на экране, как крошечная точка медленно перемещается от одного пункта к другому: это ваша душа терпеливо следует за вашим телом со своей собственной скоростью. Если вы подождете ее, она в конце концов вас догонит, а если улетите куда-то еще, ей придется продолжать свой одинокий путь следом за вами. Приложение должно носить развлекательный характер, но у меня от этой идеи перехватило дух. В эпоху скоростного транспорта наш беспокойный мир, должно быть, полон душ, блуждающих по воображаемым картам без надежды на воссоединение.
Хотя я не очень верю в души, по крайней мере, в их вечность, после перелета из Стамбула у меня действительно возникло ощущение, будто какой-то незримой части меня самого потребовалось семь месяцев, чтобы догнать тело и восстановить целостность. Если выражаться менее поэтично, мне потребовалось время, чтобы переработать опыт. Паломничество действует на двух уровнях — внешнем и внутреннем. Внешне я был уже дома, а внутри все еще шел, пытаясь осмыслить то, что видел и к чему вернулся. Когда процесс был завершен, круг замкнулся.
… Богач из Багдада теряет все свое богатство, у него остаются только дом и фонтан. Однажды во сне к этому человеку приходит загадочная фигура, которая говорит о том, что он найдет свое счастье, отправившись в Каир. Но это далеко, трудно и опасно, и человек игнорирует свой сон. На следующую ночь фигура снова снится — с теми же инструкциями, и бывший богач отправляется в путь через пустыню. Когда он, измученный долгой дорогой, прибывает в Каир, то находит убежище в мечети. Но начальник полиции обвиняет его в том, что он был частью банды грабителей. Избитого странника бросают в тюрьму.
Через несколько дней его навещает начальник полиции и требует объяснить цель прибытия в Каир. Путешественник рассказывает про сон, страж порядка хохочет. Он говорит, что, когда был молод, ему так же приснилась загадочная фигура, которая велела ему отправиться в Багдад — там он обнаружит дом с фонтаном. И под фонтаном он найдет свое счастье. Но молодой человек проигнорировал эту глупость. «Я не пошел; и ты, по малости своего чувства, путешествовал из города в город из-за чего-то, что видел во сне, хотя это было всего лишь следствием смутных сновидений», — говорит он и бросает путешественнику несколько монет, чтобы тот вернулся домой. Возвратившись в Багдад, путешественник откапывает под фонтаном сокровища и живет долго и счастливо…
Эта история, основанная на стихотворении Руми, появляется в «Тысяче и одной ночи» и распространяется далеко за пределы Востока. В английской версии торговец путешествует из Сваффхема в Норфолке на Лондонский мост, чтобы узнать, что его богатство лежит под дубом у дома. Действие другой похожей истории происходит в Сомерсете, а герой — сапожник. Отголоски этой сказки можно услышать в Шотландии, Ирландии, Дании, Швейцарии, Нидерландах, Австрии, Турции и Иране. Хорхе Луис Борхес пересказал оригинал в «Истории о двух сновидцах», заменив фонтан фиговым деревом, а Пауло Коэльо позаимствовал его структуру для своего романа «Алхимик».
Уже много лет я пересказываю эту сказку друзьям у костра, но только недавно главный ее смысл сделался ясным. Человек из Багдада не паломник, но структура его истории отображает путешествие героя. Он отправляется на поиски, преодолевает лишения, пополняет знания о мире, а по возвращении интегрирует их в свою жизнь и получает новое представление о доме, потому что путешествие изменило его. Мораль истории такова: настоящее сокровище находится дома. Эта мысль кажется очевидной, но на самом деле вы не сможете увидеть это сокровище, пока не увидите более широкий мир. Вы не узнаете свой дом, оставаясь дома. Сначала нужно из него уйти.
Я писатель-путешественник, и мое внимание всегда было сосредоточено на пути — в пустыню, в горы, в лес, города — а не на том, чтобы копаться в земле у собственного дома. Казалось, что сокровище всегда где-то там, а дом — это место, куда я просто возвращаюсь.
Опасения, что я уронил свое сокровище по дороге или выбросил его из самолета, оказались напрасными. Оно ждало меня дома — мне просто нужно было его найти.
«Путешествие без возвращения так же неполно, как возвращение без путешествия», — писал Солнит. Спустя двенадцать лет после моего невольного паломничества я помню капли дождя, падающие в Рейн, снег Карпат, поворот пыльной дороги в Румынии, солнечный свет на поверхности Черного моря. Солнит называет эти моменты «осязаемым ландшафтом памяти». Я считаю их частью более глубокого значения дома.
На каком-то подсознательном уровне мои ноги все еще находятся на той дороге. В воспоминаниях путешествия никогда не заканчиваются. Это и есть главное сокровище.
Сообщение «Путешествие — это не прямая, а замкнутый круг» появились сначала на Идеономика – Умные о главном.