«Любовь моя обожаемая…»
Анна Матвеева
Владимир Набоков. Письма к Вере / Вступ. ст. Брайана Бойда; Коммент. Ольги Ворониной и Брайана Бойда. – М.: CORPUS, 2024. – 656 с. – 2500 экз.
Кустик, Козлик, Скунсик, Мотылёк, Кошенька, Петушок, Тигришенька – вот навскидку лишь несколько ласковых имён, которыми Владимир Набоков называл в письмах свою жену Веру. От великого стилиста ожидаешь, конечно, несколько большей оригинальности, но, во-первых, здесь речь идёт о письмах очень молодого и бесконечно влюблённого человека, а во-вторых, это именно что письма, чужие письма, совать нос в которые неприлично (и чувство неловкости, кстати, не оставляет от первой до последней страницы: читаешь – и стыдно), ну и если уж сунул нос, то помалкивай о непосредственных впечатлениях. А впрочем, как тут промолчать? Это же Набоков Владимир Владимирович, кумир юности моей и вечный предмет для споров с далёкими и близкими. Оторваться от его односторонней переписки с женой невозможно – и, конечно, изначально она не была односторонней, просто свои письма к мужу Вера Евсеевна уничтожила, да и бережно сохранённый эпистолярный архив Набокова изрядно процензурила перед публикацией. Когда было принято решение опубликовать переписку, Вера прочитывала каждое письмо вслух под запись, замалчивая отдельные фрагменты, и таким образом, придавая письмам новую форму, создала отдельное литературное произведение, где из фигур умолчания складывается отдельный сюжет. Вряд ли она ставила перед собой именно такую задачу, но на выходе получилась литературная игра – видимо, нельзя прожить целую жизнь (больше 50 лет!) с Набоковым, чтобы не научиться при этом виртуозно обращаться с любыми текстами.
Набоков в своих письмах, отделанных Верой в соответствии с собственными представлениями о вкусах и приличиях, почти всегда жизнерадостен, наблюдателен, остроумен и нетерпелив. Быт, который, судя по всему, играл для него особую роль – автора «Лолиты» ни в коем случае нельзя было назвать аскетом, – представлен в письмах в мельчайших подробностях, но с отдельным удовольствием он расписывает жене в красках свои успехи.
«Я читал, выражаясь скромно, совершенно замечательно. Ужасно глупо об этом писать, но я действительно был в ударе. И как-то с самого начала было поблёскивание успеха, и публика была хороша, прямо чудесная. Такое большое, милое, восприимчивое, пульсирующее животное, которое крякало и похохатывало на нужных мне местах и опять послушно замирало. Кончилось в половине двенадцатого, и опять восторг».
Письма, представленные в настоящей книге (это, если что, переиздание), отправлялись Набоковым Вере во время разлуки: когда молодая супруга лечилась от депрессии в Швейцарии; когда он гостил у матери в Праге; когда она с маленьким сыном находилась в Берлине, а Набоков покорял литературный мир Парижа и Брюсселя, и так далее. Оказавшись в «безверии», он писал жене почти каждый день (!), а она не всякий раз утруждала себя ответами, и Набоков не уставал на это жаловаться. Особенно часто эти трогательные жалобы встречаются в первой части книги, где каждое письмо, отправленное в Швейцарию, испещрено милыми прозвищами и словами любви, где встречаются маленькие словесные задачки (Вере, судя по всему, не доставляло особой радости их решать), рисунки и стихи. Издатели воспроизвели в книге точные копии страниц некоторых писем – так что особо любопытствующие могут оценить почерк Набокова и решить его «крестословицы».
Годы идут, письма летят, письма меняются, люди меняются… или нет? Повзрослевший Набоков всё так же признаётся Вере в любви, но в каждом письме звучат теперь деловые и бытовые просьбы, даже требования срочно прислать книгу или рукопись. Ответы Веры мы можем лишь додумывать, впрочем, порой Владимир косвенно цитирует их в своих письмах – и за словами (как и за паузами) встаёт образ очень сильной, умной и преданной женщины, вовсе не желавшей при этом раствориться в своём муже – и избежавшей этого.
Набоковская наблюдательность безжалостна, его характеристики друзей, коллег и знакомых – убийственны, уверенность в себе граничит с манией. Он безгранично доверяет жене и в письмах к ней даёт такие портреты современников, что, честное слово, лучше бы Вера Евсеевна не зачитывала их вслух под запись…
«Ходасевич похож на обезьяну».
«…Хорошенькая дамочка (но портят её промежутки между выдающихся зубов), оказавшаяся Берберовой». «Рассказец Газданова я прочёл. Он очень слабый». «Я взял идиотические рассказы Зощенко и прочёл их до обеда» (замечание из XXI века – только вчера я прилетела в Москву, дочитывая книгу писем к Вере, на самолёте «Михаил Зощенко», а рядом с нашим трапом стоял «Владимир Набоков»). «…Дочь Киса (Куприна. – А. М.) – довольно противная, фильмовая актрисочка, с намазанными ультрамариновыми веками, глазами как уральские камни и улыбкой «поговорим обо мне».
Саркастичный и в целом довольно неприятный господин, наделённый исключительным словесным талантом, хороший сын, заботливый отец, любящий муж, не пренебрегающий никакими заработками нищий эмигрант в начале книги – и прекрасно обеспеченный, прославленный писатель в конце её – таким стал портрет самого Набокова, сложенный из разрозненных деталей собственных писем на манер мозаики. Тяжёлый для Веры период – парижского романа Владимира с Ириной Гуаданини, едва не приведший к разрыву, – тоже отражён в этих письмах. Брайан Бойд в предисловии «Конверты для «Писем к Вере» отмечает, что в это время «переписка с женой становится всё более напряжённой. Теперь он пытается уговорить её выехать из Германии и присоединиться к нему на юге Франции, где друзья друзей предлагали места для проживания. Набоков хочет, чтобы Вера Евсеевна миновала Париж, но до неё уже дошли слухи о его романе, и она соглашается ехать куда угодно, только не во Францию: в Бельгию, в Италию, лучше всего – в Чехословакию, где они могли бы показать Елене Ивановне внука. Наконец, Вера Евсеевна признаётся, что прослышала о его любви к другой женщине, Набоков это отрицал. Натянутость в отношениях выражается не в обвинениях или отпирательстве, а в том, что планы их воссоединения постоянно меняются: вслед за каждым ходом Набокова следует контрход его жены».
Вера Евсеевна была неплохой шахматисткой, и главную партию в своей жизни она совершенно точно выиграла: она не просто стала для мужа самым важным человеком, но и осталась таковым до последних дней его жизни. То, о чём думала она сама, о чём писала мужу, почему так часто молчала и зачем уничтожила письма к Набокову, мы уже никогда не узнаем. Может, она была и не права, но – вправе поступить именно так.
«Я хочу тебе сказать, что каждая минута моего дня как монета, на исподе которой – ты, и что если б я не помнил тебя каждую минуту, то самые черты мои изменились бы – другой нос, другие волосы, другой – я, так что меня просто никто бы не узнавал».