Хроника пикирующего невежды

Отвратительные тётки, комсомольцы, спортсмены в клетках, потная толпа как бы людей — это всё поднимающаяся из тёмной глубины первобытная, дикая Россия, лишающая художника свободы просто потому, что во всех её углах царит вечный беспросветный мрак: там что-то жуют, кто-то перекатывается с боку на бок, век следует за веком, а тина на поверхности застыла навсегда — вязкая, непрошибаемая, зловонная. 

Нет, я не стремлюсь разбирать балет Серебренникова именно как балет, в чём меня уже неоднократно упрекнули. Я хотел бы понять концептуальный замысел режиссёра, и, честно вам скажу, мне он кажется непристойно примитивным, кое-как состряпанным из простейших шаблонов и откатанных тысячекратно трафаретов. Русофобия может быть талантливой, как у нобелевского лауреата Чеслава Милоша, как у чешского писателя Милана Кундеры — в конце концов, ненависть наделяет художника великой силой отрицания.

В случае с балетом "Нуреев" мы имеем дело с глубоко провинциальным ремесленником от искусства, который пытается спрятать в грандиозных декорациях, перемещениях по сцене гигантских толп, в скандальных ню, в масштабах движухи всю ничтожность своего замысла. Вот этот текст, который исполняется во время спектакля в манере Людмилы Зыкиной, формирует отвратительный образ России, подминающей под себя человека с беспощадной и тоскливой неизбывностью, неотвратимо, без малейшей надежды на обретение смысла жизни в удушающих объятиях монстра:

Дни стояли сизые, косые,

Непогода улицы мела.

Родилась я осенью в России,

И меня Россия приняла.

Хор подпевает:

Родину себе не выбирают,

Начинают верить и дышать.

Родину на свете получают,

Неизменно, как отца и мать.

Этой косной, хтонической стихии противопоставлен отнюдь не танец Рудольфа Нуреева — танцевальная тема второстепенна. Свобода вырастает из порыва непокорённой плоти, Россия преодолевается прежде всего физиологически, гомосексуальным актом. Здесь, в этой топорной фрейдистской картинке, как раз и обнаруживается провинциал, представления которого о мире не вышли за пределы войны с телевизором. Если на экране показывают бородатых мужиков в женской одежде и говорят, что это, по меньшей мере, странно выглядит, то я стану утверждать обратное. Мои трансвеститы, гомосексуалисты, мои извращенцы станут олицетворением свободы. Я покажу, что Эрос невозможно взять в плен и обездвижить — он сбросит с себя любые оковы, пробьётся к воле через любые преграды. И фото обнажённого Нуреева на заднике — это тоже про свободу, как её понимает человек, весь культурный бэкграунд которого, похоже, может быть исчерпан романом Генри Миллера "Тропик рака".

Гениальный Оруэлл в "1984" пронзительно и страшно описал похороны растерзанного, испустившего дух под пытками Эроса. После этого позитивистская вера в буйство страстей, пробивающих себе дорогу к свету из напластований тоталитарного ужаса, выглядит крайне убого. И брать в союзники против России гомосексуализм, превращая его в лишённый всякой внутренней динамики фетиш, в тупое орудие антироссийского погрома — это тоже откуда-то из 90-х двадцатого века, когда ленивой, приученной мыслить крайне схематично и просто, прогрессивной интеллигенции грезились гей-парады как залог "невыносимой лёгкости бытия" в странах, которые она важно именовала цивилизованными.

К сожалению, логика Серебренникова и его единомышленников, которые, думаю, и по сей день клеймят Россию где-нибудь в ростовских пивнушках, кажется безупречной его оппонентам. Отсюда и популярность гомофобии, которая кажется скроенной по советским лекалам, когда отношение к нетрадиционной сексуальности диктовала этика криминальных пролетарских окраин, глубоко чтивших уголовный канон. Не стоит доверять Серебренникову: гомосексуализм не может быть непременно против России или за неё.

Эта тема вообще иноположна понятиям "страна", "Родина", "Отечество". Пристрастия Чайковского, которые, прямо скажем, очень мешали ему жить, тем не менее отнюдь не делали его недругом России.

Мы уже когда-то хорошо поняли, что с кем и как спать — это личное дело человека, и поднимать его ориентацию до космических обобщений, приписывать ему, исходя исключительно из сложного рисунка его сексуальных пристрастий, фобии и комплексы — это недопустимое упрощение, которое характерно для людей неумных и в высшей степени легковесных. Надо вернуть себе понимание, что все люди — наши, пока они не доказали обратное. С тараканами, странностями, девиациями, выбравшие жизнь на чужбине, но и там продолжающие отчаянно тосковать по России, безмерно и безнадёжно любить её.

Не стоит идти на поводу у тех наших прогрессивных соотечественников, которые любят предъявить права на ту или иную группу людей — это может быть профессиональное, поведенческое или возрастное сообщество — и записать её в свои союзники.

Давайте помнить, что родина, свобода, справедливость, вера — это всё категории, перекрывающие телесность, преображающие её. И фрейдистский детерминизм, утверждающий, что движения человеческого духа жёстко обусловлены условиями формирования сексуальности, общественными запретами и косностью предрассудков — это удел провинции, где правит бал та же косность, только поменявшая знак с минуса на плюс.