Экс-зампред ЦБ описал, каким будет следующий кризис

Д. НАДИНА: Наш гость сегодня — Константин Корищенко, экономист, профессор РАНХиГС, в прошлом зампред ЦБ. Здравствуйте, Константин Николаевич.

К. КОРИЩЕНКО: Доброе утро.

Д. Н.: Давайте начнём со вчерашней истории вокруг Минфина. Сначала были заявления о том, что Минфин собирается заморозить бюджетные расходы на 3 года. Потом отреагировал Кремль, разные экономисты. Например, советник президента Глазьев обвинил Минфин в том, что они «посходили с ума». Оксана Дмитриева тоже критично высказывалась. Что Вы думаете? Замораживать бюджетные расходы на 3 года реально и необходимо? Ведь мы понимаем, что если отталкиваться от 2016 года, то у нас не будет в эти 3 года индексации пенсий, социальные программы не будут активнее финансироваться. А время-то кризисное, тяжело многим.

К. К.: Если вспомнить различного рода планы и меры, которые устанавливались на 3 года, на 5 лет, то вряд ли найдётся больше, чем пальцев одной руки тех мер, которые реально просуществовали всё это время. Здесь, скорее, надо оценить сам посыл. А он заключается не просто в том, чтобы заморозить, а в том, чтобы не наращивать. Потому что у нас последние 15 лет бюджетные расходы росли очень быстро, особенно после того, как цена нефти пошла вверх ещё быстрее, это 2005-2006 годы. Причина такой большой девальвации тоже кроется в бюджете.

"Проблему бюджета было невозможно решить без серьёзного обесценивания рубля"

Д. Н.: То есть получается, что заморозить расходы — это правильная мера?

К. К.: Ограничить расходы — это правильная мера. Должны они быть 0%, +3% или -3% — это тактика. У этой меры есть ещё одно, менее видимое, последствие. Если эта мера будет реализована, то это будет означать начало заката большого количества различного рода госкорпораций и госфондов. Потому что исторически они все жили на той или иной форме подпитки из бюджета. Они выполняют важные государственные задачи, поэтому они не должны зарабатывать прибыль, а должны тратить деньги, а деньги им должен давать бюджет. Если сейчас бюджет будет ограничен, то этих денег просто не будет, и мы, скорее всего, увидим либо мирный процесс — объединение этих структур — либо их медленный уход со сцены. В принципе, ограничение бюджета, с экономической точки зрения, при прочих равных означает увеличение рыночной составляющей в экономике. Потому что вы тратите меньше государственных денег, значит больше остаётся частному сектору, и это должно работать. Здесь есть много всяких «но». Первое «но» — какова будет политика Центрального банка. Если у вас жёсткая бюджетная политика и при этом ещё и жёсткая денежно-кредитная политика, то тогда возникает серьёзный вопрос: за счёт чего будет расти экономика?

Д. Н.: Да. И ещё один пугающий заголовок: «Минфин истратит половину Фонда национального благосостояния к 2019 году, а Резервный фонд России будет исчерпан уже в 2017 году». Получается, у нас даже заначки никакой нет.

К. К.: Это всё из серии пиар-аргументов. Потому что когда нужно показать, что он маленький, его показывают в долларах, когда нужно показать, что он большой, его показывают в рублях. Вообще по планам, которые анонсировались год назад, он должен быть истрачен в 2017 году. Сейчас это уже сдвинулось до 2019 года. То говорят про резервный фонд, то про Фонд национального благосостояния, который вообще является пенсионными деньгами. Всё это скорее — полемический аргумент. Я бы не стал говорить о том, что случится в 2019 году, особенно с резервным фондом. В принципе, здесь есть скрытый мотив.

"У нас на носу, скорее всего, мировой кризис. Brexit и его последствия тому пример"

Рынки лихорадит, начинают закрываться фонды недвижимости в Великобритании, часть компаний начинают выводить свой бизнес из Лондона, фунт падает, в США рынок не ожидает повышения ставок. Всё это говорит о том, что петля кризиса, которая потихоньку сжималась путём снижения процентных ставок во всех других странах, кроме США, затягивается.

Д. Н.: Пока от кризиса пострадали только мы. У нас его называют локальным.

К. К.: Не скажите. Например, история с той же Великобританией. Стало ясно, что её экономическая сила не столь велика. В Италии большая проблема с коммерческими банками. В той же Германии достаточно серьёзная проблема зреет на фоне политических дебатов. Япония никак не может выбраться из рецессии. Перечислять можно долго. Просто кто-то пострадал сильнее, как мы. И всё у нас свелось к одной вещи — санкциям. Если бы санкции были, но не было бы девальвации, это был бы вообще комариный укус. Конечно, больше всего нас изначально ударила девальвация. Санкции — это, скорее, всё-таки для долгосрочных проектов и инвестирования.

Д. Н.: Если впереди мировой экономический кризис, каким он может быть? Таким, как в 2008 году? Или как во времена Великой депрессии?

К. К.: Есть поговорка о том, что «генералы всегда готовятся к прошедшей войне». Здесь можно только рассуждать на тему того, что мы видели. В принципе, все мировые кризисы всегда про одно и то же: это кризисы, прежде всего, долговые. Неважно, частных или корпоративных долгов. И кризисы валютные. Мы видим признаки того, что у нас назревает кризис, валютный рынок лихорадит. И это затрагивает банковскую систему. Вспомните, сколько денег влили ФРС и европейский регулятор в банки. Сейчас такой возможности у них уже нет. Проблема с кризисами последних 30 лет заключается в том, что с ними как-то побеждают, но патроны заканчиваются.

Вот сейчас в обойме у монетарных и бюджетных властей патронов почти не осталось. Долги большие, ставки низкие, денег выпущено много, осталось только с вертолёта деньги разбрасывать, как любят говорить. А традиционных инструментов борьбы с кризисом уже не осталось. И в этом смысле я имею в виду Россию, которая будет проводить жёсткую бюджетную политику, жёсткую денежно-кредитную политику, иметь сбалансированные внешнеторговые операции, позицию. Мы внешнему миру не должны, это иллюзия. Мы — кредиторы внешнего мира где-то. Частный сектор в нуле, а государственный сектор кредитует, я имею в виду Центральный банк. Поэтому если мы будем макроэкономически сбаланасированы, то к кризису мы будем готовы. Есть такое правило: когда вы ожидаете кризиса, надо уходить в кэш. Это поведение бюджета, поведение ЦБ напоминает поведение инвестора, уходящего в кэш перед кризисом.

Д. Н.: Часто вспоминают про кризис 2008 года и США. Но ведь у нас немножко другие процессы внутри экономики. И у нас нет кризиса по тем причинам, по которым он в Штатах.

К. К.: У нас другая история. У нас проблема заключается в том, что за последние 15 лет мы слишком расслабились в части бюджета. Мы, пытаясь решать те или иные проблемы, много денег потратили неэффективно. Мы создали большое количество неэффективных государственных структур, фондов, корпораций.

Д. Н.: Рабочие места.

К. К.: В госсекторе рабочие места — далеко не всегда самые эффективные. Сейчас у нас стоит выбор: то ли мы будем продолжать развивать эту модель, то ли мы каким-то образом попытаемся поддержать малый и средний бизнес. То есть просто дадим возможность людям зарабатывать деньги. Пусть они сами себе обеспечивают рабочие места. У нас 70-80% студентов говорят, куда они хотят пойти после окончания работать — в госкорпорации и госсектор.

Д. Н.: Это очень популярная мечта у нынешней молодёжи. Я ещё вспоминаю анекдоты про молодёжь 90-х годов, у них тоже были свои планы.

К. К.: Банкиры, малиновые пиджаки...

Д. Н.: Да-да. «Как зарабатывать деньги малому бизнесу, если денег в стране нет?» — задаёт резонный вопрос слушатель.

К. К.: На самом деле, деньги-то в стране есть. Вопрос заключается в том, что люди, которые эти деньги тратят, сегодня находятся в состоянии эти деньги сберегать. С точки зрения экономической теории, то, что сегодня делает Центробанк — это сигнал по сбережению. Потому что если у вас инфляция порядка 7%, а ставка — порядка 10%, то так называемая реальная ставка: 10 – 7 = 3%. Это очень большая ставка, и она всех экономических субъектов стимулирует на сбережение. В отношении того, как зарабатывать малому бизнесу. Зарабатывайте на тех товарах и услугах, которые являются услугами повседневного потребления. Это общий совет, извините.

Д. Н.: Я читала книжку про раскулачивание, и там есть очень интересный момент. Спустя лет 5-8 лет после того, как в конце 30-х годов начались раскулачивания, кулацкий элемент снова воспрял. Люди, которых отправили бог знает куда — на Ангару, на Колыму — даже там умудрились начать что-то строить и создавать. Они всё равно смогли скопить какую-то собственность, и советская власть стала бить тревогу. Эта суперспособность к предприимчивости, может быть, просто была в нас убита?

К. К.: Это вопрос экзистенциальный. Мы как нация жили очень недолго в условиях рынка. Потому что только во второй половине XIX века отменили крепостное право, а уже в 1917 году был введён новый вариант крепостного права в виде общественной собственности. Там был небольшой период НЭПа, когда люди пытались зарабатывать, и где-то только в 80-е годы началось новое формирование. Поэтому в генетике этого не так много осталось.

"Как только люди могут заработать своим трудом больше, чем получат от государства, они волей-неволей начинают работать на себя, а не на дядю"

И этот стимул во всех странах всегда был очень сильным. И на этой базе развивалась экономика Запада. Почему там рынок развился быстрее, чем в Китае или Японии? Именно потому, что свобода предпринимательства на Западе фактически появилась ещё в XII-XIV веках. И она, конечно, взращивалась. Но это, скорее, исторический экскурс. И в любом случае государство хорошо там, где нужна концентрация ресурсов, и где рынок не видит своей выгоды. Типа обороны, космоса, больших инфраструктурных проектов и так далее. Во всём остальном — в автомобильной промышленности, в химической промышленности — это всё вполне может делать частный сектор. Но тут вопрос стратегии — какой частный сектор мы хотим видеть. Ведь каждая из стран говорит, что приветствует всех частных инвесторов, но больше своих.

Д. Н.: Конечно.

К. К.: А вот тут как раз встаёт вопрос о том, где эти средства, которые можно потратить. Из России за последние 20 лет, по самым простым прикидкам, совершенно легально было выплачено доходов несколько триллионов долларов. Эти деньги осели в других странах, на других счетах. И для нас это — иностранные инвестиции. Поэтому попытка за счёт своих ресурсов поднять собственную экономику чем-то напоминает попытку Мюнхгаузена вытащить себя за волосы.  Здесь всё равно нужно находить компромисс — какую часть родины мы готовы продать иностранцам, а какую — нет.

Д. Н.: Сегодня я прочитала несколько заявлений Ярослава Кузьминова. В частности, опубликовали кусочек его доклада «Человеческий капитал», в котором он предупреждает о потери Россией креативного класса, а специалисты-эмигранты не могут возместить эти потери. Вы согласны с этим?

К. К.: Я думаю, что этот тренд более ярким и сильным был какое-то количество лет назад. Сейчас это, наверное, не совсем так. Но проблема не в том, что кто-то куда-то уезжает или приезжает. На самом деле, наша демографическая ситуация просто вынуждает нас открывать двери эмигрантам, потому что нам требуется больше рабочей силы. А вопрос квалификации действительно очень важен.

"Выпускники, которые приходят после ЕГЭ, роботизированы, они научились отвечать на тесты, а стимула мыслить творчески у них нет"

Более того, когда они понимают, что хорошая работа — только в государстве, и туда они попадут не благодаря своему диплому, а своим связям, то понятно, что система мотивации этих людей тоже сильно искажена. Поэтому здесь, наверное, комплексный вопрос. Он не только в высшей или начальной школе, он в том, что у нас незаслуженно пренебрегают рыночной составляющей. Патриотизм — это хорошо, но рынок — это тоже здорово.

Д. Н.: «А что вообще собирается продавать малый бизнес?» — спрашивает слушатель.

К. К.: Малый бизнес есть в разных сферах. Есть выпекание хлеба, к примеру. Посмотрите, сколько людей, в том числе и приезжих, продают булки, лаваши и прочее в маленьких магазинчиках. Они же находят способ это делать. Но если брать другой спектр, например, высокотехнологический, сегодня написание программ и их продажа — это тоже малый бизнес. И это тоже проявление своей квалификации. Другое дело, что у меня есть друзья и родственники, которые заканчивали мой родной факультет — ВМК МГУ. Они выходят программистами, они отлично умеют программировать, но не знают, куда приложить свои силы. Их учат писать программы, но не учат, как с их помощью зарабатывать деньги. Тут всё-таки есть понимание того, что ты научился чему-то, и тебе обеспечено место в какой-то корпорации, и всё, дальше не думай. А вопрос, который задал наш слушатель, как раз про это. Хорошо, я умею это и это, научите меня зарабатывать. Этому надо учить и не пренебрегать этим, в том числе и в публичном пространстве. Потому что, обзывая акулами банкиров и финансистов, мы свою экономику точно не сможем поднять.

Д. Н.: Примем звонок.

СЛУШАТЕЛЬ: Сейчас отобрали у нескольких банков и финансовых организаций лицензии. Люди выходили на митинг по поводу того, что не выплачивали те депозиты, которые положены по закону. Не может ли у нас произойти кипрский вариант?

К. К.: Мне кажется, что те, кто был застрахован, все получили. А что касается кипрского сценария, он нам вряд ли сейчас грозит, потому что мы видим, что идёт существенное укрупнение банковской системы в том смысле, что активы концентрируются в первой двадцатке-тридцатке банков, которые ЦБ выделяет как системно значимые. А в этих банках государство является собственником в той или иной форме. Поэтому мы, скорее всего, не получим кипрский вариант, по крайней мере, в обозримом будущем.

Д. Н.: Ещё один звонок слушателя.

СЛУШАТЕЛЬ: Я ужасом объят: профессиональный, высокоэрудированный человек рассуждает о проклятии 90-х годов. мы с таким трудом избавились от этой шаурмы, частного извоза. Слава Собянину, который всё это снёс. Неужели нельзя, наконец, понять, что такое мелкий бизнес у нас в России?

К. К.: Что такое мелкий бизнес у нас в России, каждый, наверное, понимает по-своему. В той форме, в которой он существует сейчас, он меня устраивает. Но, к сожалению, у него перспектив осталось не так много, по крайней мере, в сегодняшних обстоятельствах — в части регулирования и крупного бизнеса, который его потихоньку отодвигает.

Д. Н.: Спасибо. В студии был Константин Корищенко, экономист, профессор РАНХиГС, в прошлом зампред ЦБ.

К. К.: Спасибо.