«Три года назад у меня началось обострение»

С городом вечно так — тротуары расширяются, меняются фасады, исчезают дома. Город становится другим. Что сохраняет память о нем? Фотографии, да еще рисунки, способные передать характер и настроение. Скетчер Алексей Гимеин рисует центр Москвы уже несколько лет, фиксируя исчезающую натуру. МОСЛЕНТА поговорила с художником о том, что скрывается в столичных переулках и нужны ли городу перемены. И записала его монолог.

Это как шизофрения

Это не моя профессия и не мой способ зарабатывания денег. Вообще-то я офисный работник, сижу в одном из IT-холдингов, где занимаюсь маркетингом отечественного программного обеспечения. А художества… Когда-то я увлекался компьютерной графикой, даже работал в газете. Но именно рисование в моей жизни всегда случалось наплывами: могу рисовать, потом несколько лет нет, потом опять начать. Это как обострение и ремиссия у шизофреника. И вот года три назад, когда я услышал про такую штуку, как скетчинг, обострение случилось снова: я понял, что мне очень хочется рисовать с натуры. Я пошел на одни курсы, потом на другие, пересмотрел кучу видеоуроков, чтобы подтянуть базовые навыки, стал участником разных групп и… втянулся.

Лицо и изнанка

Я не рисую архитектуру. Куда больше, чем она, чем какие-то знаковые здания, меня привлекает городская среда, «изнанка» улиц… Москвич ли я? Не совсем. Я родился в ближнем Подмосковье, но всю сознательную жизнь провел в столице. Я ее очень люблю! И именно поэтому долгое время ходил по Москве с фотоаппаратом, пусть и не достигнув в этом деле больших успехов, но изучив законы композиции, построения кадра и увлекшись москвоведением. Меня очень интересовали старые районы, сумевшие пережить некоторых градоначальников: Покровка, Ивановская горка, дворы, в которых до сих пор стоят огромные дореволюционные ящики-холодильники, знаменитый двор Ярошенко на Подколокольной, 11, в котором года-то располагался трактир «Каторга» и где неожиданно оказался дом XVII века.

Я все это снимал, да. Но вдруг понял, что все мои фотографии лежат мертвым грузом. То ли дело рисунок! Тратя на него время, ты успеваешь проникнуться местом, запомнить каждую трещину, каждый торчащий кирпич. И я продал всю свою фототехнику.

Незнакомый город

Москва — она разная: бывает добрая, бывает не слишком, но всегда очень динамичная. Я бывал много где, мне есть с чем сравнивать, и точно — Москва не такая плохая, как многим кажется или какой ее пытаются представить. Просто она разная.

Покровка, Маросейка, Ивановская горка — это все другая Москва. Ты свернул там в какой-нибудь переулок — и вдруг оказался в совершенно незнакомом городе. Вы слышали, например, о Морозовском саде? Чтобы попасть в него, нужно открыть дверь в стене, а за ней — совершенно сказочное место: с одной стороны от тебя — здание бывшей типографии Юргенсона, с другой — дикий виноград на стенах. Как это может не хотеться запечатлеть? Вот я и запечатлеваю, заходя во все подворотни, открытые и закрытые, пытаясь за кем-нибудь проскочить в на секунду распахнувшиеся калитки в заборах. Бывало, выгоняли. Бывало, не пускали: мол, у нас рисовать запрещено!

Не самый быстрый на свете

Я не самый быстрый рисовальщик на свете. То есть я могу сделать наброски за несколько минут, но мне они не нравятся самому. Поэтому на скетч у меня уходит минимум пара часов. Потом я устаю. Могу прерваться, уйти, вернуться в это место на следующий день… У меня есть одна картинка — церкви на углу Барашевского и Подсосенского, — которую я вообще рисовал с интервалом в год, потому что сначала не закончил, отложил, а через год подумал: ну хорошая же картинка, надо доделать. И пришел в то же место в то же время года и то же время суток.

Иногда я довожу рисунок по фотографии, но именно что «довожу», а не делаю от и до. Мне это неинтересно. Поэтому я делаю скетчи сезонно: летом, когда поздно темнеет, в рабочие дни я иду рисовать вечером, а в субботу и воскресенье — рано утром, пока на улицах мало людей и очень хороший свет. Мне нравится еще относительно низкое солнце, четкие и жесткие тени.

Уходящая натура

То, что я фиксирую, — абсолютно уходящая натура. Я в связи с этим часто вспоминаю фильм «Покровские ворота» — его начало и конец, где лирический герой Козакова стоит у дома, который уже разрушает груша. Многие места в Москве перестают существовать в том виде, в котором я их рисовал. Иногда это трагично, но чаще дело в самых обычных урбанистических, так сказать, процессах: где-то заштукатурили фасад, где-то, извините, замостили плиткой, понаставили фонари — и все стало другим. При этом появляются новые места — например, популярный и у скетчеров, и у местных жителей парк «Горка» в Спасоголенищевском, возникший на месте автостоянки, или обновленная Хитровская площадь. Вспомните, какой еще десять лет назад была Маросейка: бесконечные вывески, узенькие тротуары, по которым зимой было невозможно пройти. Какой была Пятницкая. Так что не все, что меняется, меняется к худшему! Конечно, хочется, чтобы какие-то закоулки остались такими же, как раньше — облупленными, потертыми, милыми, но это в чистом виде эгоизм, потому что город должен быть красив. А милота… Иногда — да, ею, как ни жаль, приходится жертвовать. Город теряет душу, но это совершенно объективный процесс: как ни крути, а Москва — это мегаполис, причем один из крупнейших в мире.