Владислав Иноземцев: Конец порядка
События последнего времени — и прежде всего рост влияния «Исламского государства», продолжающиеся во многих странах гражданские войны, поднимающиеся волны миграции и т. д. — вызывают предсказуемую реакцию в виде рассуждений о «разрушении прежнего миропорядка», «конце правил» и даже о «наступлении "нового средневековья"».
Сами по себе эти суждения имеют веские основания, но меня смущает их общая тональность. То, как подаются данные тезисы, не оставляет сомнений: их авторы убеждены в неестественности и даже аномальности происходящего; они прямо или неявно предлагают восстановить порядок, утвердить четкие правила, вновь пролить на мир идеи Просвещения. Стоит ли, однако, быть уверенным в том, что все эти вожделения соответствует трендам и тенденциям нашего времени?
Давайте посмотрим на современный мир и его историю менее зашоренно и идеологично. Мы увидим, что существующие в нем порядки являются par excellence европейскими. Сторонники политкорректности считают, что процесс глобализации представляет собой историю «встреч» (encounters) европейцев и периферийных народов, в ходе которых они обогащали свои культуры; на самом деле, речь должна идти об односторонней экспансии, в ходе которой «Европа рассеяла по всем континентам свои капиталы, свои технологии, свои языки и своих жителей (l’Europe répand alors sur tous les continents ses capitaux, ses techniques, ses langues, ses hommes…)» (Revel, Jean-François. L’obsession anti-américaine. Son fonctionnement, ses causes, ses inconsé quences, Paris: Plon, 2002, р. 80). Эти порядки распространялись столетиями, но было бы наивно предполагать, что европейцы способны установить их во всем мире. Чем шире росло их присутствие, тем менее глубокими оказывались приносимые ими перемены. Колонизация XV-XVII веков создала European offshoots там, где европейцы и их потомки составляли значимую (или бóльшую) часть населения; военная экспансия XIX-XX веков породила лишь внешнюю «европеизацию», быстро испарившуюся после ухода представителей метрополии.
В результате к 1970-м годам сформировался мир, чисто формально состоящий из «равных» и «суверенных» государств, но в реальности очень разный. Его части отличаются по экономическим системам и политической организации, степени толерантности и уважению к правам, религиям и верованиям; в разных частях мира источниками суверенитета признаются совершенно разные основания. До определенного момента этот разнородный мир мог казаться организованным — прежде всего, если на него смотрели из Вашингтона или Москвы, двух столиц второй половины ХХ века. Сегодня биполярная система разрушена — но, что более существенно, поколеблена и евроцентричная модель мира.
На мой взгляд, если быть предельно схематичным, историю политических форм можно представить в виде своего рода песочных часов — или, что более наглядно, в виде цилиндра, образованного натянутыми между двумя кругами нитями. Если эти круги вращаются, нити складываются в два смотрящих друг на друга конуса — и, как песочные часы, обретают «узкое горлышко». Как-то так и идет эволюция: и в экономике, и в политике все пути истории вели к единой точке, воплощением которой является массовое индустриальное производство и буржуазные порядки (в экономике), а также национальное государство при определенной роли демократии (в политике). Однако сейчас становится все очевиднее, что эта точка есть не более чем начало новой стадии — периода, основной чертой которого станет не сокращение, а нарастание экономического, политического и социального многообразия. Реакцией на первые признаки смены тренда и становятся рассуждения о хаосе или беспорядке. Но могут ли эти стенания что-либо изменить?
В этом, на мой взгляд, состоит один из важнейших вопросов нашего времени. Как и на большинство других вопросов, на него можно ответить как «да», так и «нет».
Первый ответ пока доминирует — идеи социального конструктивизма крайне сильны. Именно из-за их популярности самые мощные армии современности не в первый раз отправляются в Афганистан, стремясь превратить зону обитания местных племен то в социалистический рай, то в парламентскую демократию. Именно из-за них формируется мировой фронт борьбы с исламизмом, все усилия участников которого обречены на неудачу. Именно поэтому armed humanitarians высаживаются то в Руанде, то в Сомали — и либо ничего не могут сделать, либо оказываются рады, что унесли оттуда ноги. Я думаю, что евроцентричный мир еще долго будет повторять попытки отстоять свои принципы планетарной организации — хотя с каждым разом их тщетность будет все более заметной, а перспективы отступления с мировой периферии — все более различимыми.
Второй ответ кажется предельно неполиткорректным — но политкорректность не есть основание научного знания. Если, опять-таки, взглянуть на то, что было всего сто лет назад, можно вспомнить, что до Лоуренса Аравийского на значительной части Ближнего Востока не существовало как таковых государственных форм. Что самая большая демократия современного мира, Индия, управлялась раджами, довольно условно подчиненными британскому суверену. Что большая часть Африки оставалась на уровне племенной организации — и эта организация была более гармоничной, чем система произвольно «нарезанных» государств, войны внутри и между которыми с 1960 по 2014 г. унесли жизни большего числа людей, чем погибло в годы Первой мировой войны. Не стоит ли прекратить, наконец, попытки унифицировать безусловно разный мир?
Что это может означать на практике? Несколько вещей.
Прежде всего, такой подход предполагает, что государство — не обязательная форма существования общества и что не все территории «по определению» являются государствами. Если, например, в Сомали правительство контролирует только президентский дворец, почему следует делать вид, что в его окрестностях существует государство, представленное в ООН и обладающее «международной правосубъектностью»? Не правильнее ли признать всю территорию когда-то существовавшей, но ныне разделенной распрями страны своего рода terra nullius, исключить ее из ООН и позволить населяющим его народам «развиваться» так, как они считают нужным — до тех пор, пока не произойдет естественный генезис новых форм социальной организации? Почему в XVIII и XIX веке никто не считал жившие в почти первобытной эпохе народы «членами международного сообщества»? Не делаем ли мы ошибки, считая, что с тех пор в ряде регионов планеты многое изменилось?
Кроме того, если в некоторых частях мира религия действительно обладает той силой, какую, как мы видим, она имеет в ряде распадающихся стран Ближнего Востока, следует ли делать вид, что все религиозные фанатики — экстремисты? Конечно, «Исламское государство» сложно представить себе как a decent member of international community, но если это движение нашло достаточное количество сторонников для того, чтобы сложиться в мощную силу, «пережевывающую» армии многих «национальных государств», наше ли дело препятствовать этому процессу? В 1960-е годы весь мир аплодировал борцам с колониализмом, отторгавшим европейское управление — почему в наши дни мы так боимся стремящихся «вернуться к истокам» последователей Пророка? «Права человека», на которые часто ссылаются, не играют тут роли — представители не то что ИГ, но даже крупнейшей страны региона, Саудовской Аравии, никогда не подписывали Декларацию прав человека. Задача должна состоять в защите западного мира от исламизма, но вряд ли в его искоренении в самих мусульманских странах.
Если многие народы стремятся сохранить свою прежнюю социальную организацию, какой бы примитивной она нам ни казалась, почему необходимо «тащить» их в развитый мир? Существуют «зоны племен» в Пакистане, не контролируемые правительствами территории внутри десятка иных государств — зачем пытаться унифицировать политический порядок и «втиснуть» эти общности в привычные нам рамки? Не правильнее ли предоставить их самим себе, и вместо рассуждений о «постоянно глобализирующемся мире», в котором они могут представлять угрозу ведущим странам, организовать нормальную защиту границ этого цивилизованного мира от очередных варварских орд?
Вопросы такого рода можно задавать бесконечно, но можно и перейти к некоторым выводам.
Мне кажется, что мир XXI века не стоит представлять улучшенной версией мира ХХ века (который, напомню, тоже был далек от воплощения гуманизма). Это более хаотичный и менее предсказуемый мир, чем тот, что мы хотели увидеть. Не следует ожидать в нем «порядка», который европейцы намеревались перенести на всю планету. И это делает самой важной сегодня другую задачу: разделение пространств порядка и хаоса. «Конец правил», о котором говорят сейчас многие — не более чем конец универсальных правил. Его наступление означает, что не стоит жертвовать европейскими правилами и европейскими ценностями ради того, чтобы возникла возможность представлять их в качестве общемировых. Напротив, их нужно конкретизировать с тем, чтобы оттенить все позитивные особенности Запада, выделяющие его из остального мира. Нужно усилить роль региональных организаций — ЕС, НАТО, «Сообщества демократий» — и создать новые, объединяющие народы на основе единства культуры, истории и уважения к правам. Не в «растворении в мире» и дальнейшей пространственной экспансии, а в консолидации и в качественном развитии залог успеха западной цивилизации.
Около четверти века тому назад Ф. Фукуяма выступил со своей знаменитой концепцией «конца истории». Многие его критики — которых в России, в частности, оказалось более чем достаточно — освистали футуролога, заявив, что история не кончилась. Так оно, судя по всему, и есть. Но тогда было бы как минимум последовательным не сожалеть о порядке и правилах — на минуту вспомнив о том, что в предшествующие столетия их никогда не бывало в избытке.