Пиковая дама, приди!

Анекдот о трех картах Александру Пушкину рассказал его друг Сергей Голицын — балагур и душа компании, чьи шутки всегда были залогом хорошего настроения. Уже позднее из него выросла повесть, а изначально писатель просто рассмеялся и не придал услышанному особого значения. Конечно, в процессе работы над «Пиковой дамой» незатейливый сюжет был «докручен», обретя трагическое звучание с нотками фатальности и мистицизма, но легкий флер юмора все-таки остался. Есть он и в постановке Русского драматического театра, премьера которой прошла в минувший четверг.

Один из самых ярких эпизодов спектакля, заставивший школьников сначала захохотать, а потом завизжать от ужаса — вызов Пиковой дамы, когда в тройке служанок, заразительно сыгранных молодыми актрисами труппы Екатериной Апполоновой, Анастасией Сабанчеевой и Татьяной Борисовой, многие узнали друг друга. А ведь, действительно, все мы в детстве хотя бы раз, оставшись дома одни, воображали себя экстрасенсами, прильнув к зеркалу и заговорщицки шепча таинственные заклинания: «Пиковая дама, приди!..» Повествование вообще получилось действенным, ритмичным, по-хорошему рельефным и картинным. Оно очень ровно ложится «на глаз», и в этом его особое обаяние и манкость, поскольку встречают, как известно, по одежке.

Многие режиссеры любят изматывать зрителя, углубляясь в дебри философских размышлений и «закапываясь» в собственных выводах и подтекстах. Москвич Алексей Доронин этого не делает. Быть может, потому что сейчас ему практически столько же лет, сколько было Александру Сергеевичу на момент написания произведения — тридцать с небольшим, когда думается легко, свободно, без пафоса. Например, в отличие от автора одноименной оперы Петра Чайковского, который перевел довольно бытовую пушкинскую историю из физической плоскости в духовную, а Германна оправдал и превратил в настоящего страдальца, постановщик, наоборот, спускает нас с небес на землю. И нет, вовсе не в мыслях о Лизе игрок проводит последние минуты спектакля, как бы нам этого не хотелось. Карты, все те же карты — единственное, что тревожит его помутившийся разум.

Кстати, образ Германна выходит на передний план лишь во второй половине инсценировки, точнее, в ее третьей четверти. Режиссер неслучайно приберегает героя «на сладкое»: именно в этом месте, по мнению искусствоведов, расположена «точка золотого сечения». Впервые мы ощущаем характер персонажа в сцене диалога со старой Графиней, где стихийно, стремглав происходит смена нескольких психических состояний. Дешевое заискивание, лютое негодование, трусливый страх, животная паника… В трактовке Александра Смышляева это некая бомба замедленного действия, аневризма, разрыв которой приводит к кровоизлиянию в мозг. Актер не просто включается в нужный момент, поскольку такова установка режиссера, а методично доводит себя до эмоционального извержения, напитываясь материалом предыдущих картин и терпеливо накапливая энергию.

О Лизе этого не скажешь, ее портрет показан сразу в цвете, вернее, в многоцветье. Диана Яковлева говорит о судьбе своей героини прямодушно и открыто, не стесняя себя в проявлении чувств и открывая в образе все новые и новые стороны, так что к финалу он переливается, как бриллиант дорогой огранки. И вот уже понурая голова на точеной шее, безропотно согнутой подобно травинке, ощущающей собственное бессилье перед грозовым ветром, упрямо поднимается. Голос перестает дрожать, в его интонациях слышатся власть, непреклонность и даже бунтарство, доселе тонкий тембр омрачается низкими грудными тонами. Взгляд наполняется звериной яростью и жаждой отмщения за все несправедливости жизни. Такой мы видим девушку в минуты разговора с Павлом Томским в исполнении Александра Володина, когда она понимает, что ее отношения с Германном — уже не тайна. А сколько неги, чувственности и томной замедленности шага в коротких сценах свиданий с ним! Жестикуляция, мимика, очертания фигуры, из которой вдруг исчезла прежняя угловатость, и она безвольно обмякла под напором страсти, поднимающейся изнутри мощной неукротимой волной… Все другое. Мы и предположить не могли, что эта дикарка, заморыш с бледным лицом, стиснутыми губами и скованностью движений, каковой Лиза появляется в экспозиции образа, способна быть такой.

В постановке многое решено через пластику. От безмолвных проходок из кулисы в кулису, когда перед нами то похоронная процессия, то безликая уличная толпа, до Графини. С ее вхождением в пространство у сценической материи словно начинает пульсировать в висках, и причина тому — монотонный вальсовый аккомпанемент с эффектом заевшей пластинки, который оказывается лейтмотивом персонажа. Бас и аккорды нервно топчутся на месте, мелодии и вовсе нет, что откровенно указывает на духовную пустоту. Но, несмотря на это, образ многомерен и полифоничен, то есть представляет собой переплетение контрастных, не уступающих друг другу по выразительности линий. И суть не столько в разности пластического штриха, посредством которого Юлия Дедина и Лариса Родик рисуют Графиню в молодости и старости, сколько в метафоричности этой образной комбинации. Поскольку еще одно визуальное воплощение Анны Федотовны — кукла, которую герои то и дело берут на руки, центральным символов спектакля можно назвать триединство мироздания. Согласно закону о нем, у каждой души есть положительная, отрицательная и нейтральная составляющие. А вот правда это или вымысел, и что бывает, когда одно доминирует над другим, зрители должны рассудить сами.