ЗАСТАВШИЕ ВРАСПЛОХ ВОСПОМИНАНИЯ
Дорога к магазину пролегала через слабо освещённый участок, и Сахаров, чтобы не споткнуться, был вынужден подсвечивать себе путь встроенным в телефон фонариком. Внезапно кто-то сзади достаточно сильно хлопнул его по плечу, и хриплый голос позвал: «Уважаемый, угости сигаретой»...
Сахаров с чувством поставил финальную точку в последнем предложении так долго не дававшегося ему объёмного документа, довольно выдохнул, откинулся в кресле и, наконец, взглянул на часы. Да, засиделся он сегодня поздновато. Было уже половина десятого вечера, а, значит, остальные коллеги уже, скорее всего, разошлись по домам. Он на всякий случай обошёл весь офис, сложил ровной стопочкой какие-то лежавшие в рабочем беспорядке документы на общем столе, проверил, чтобы все электроприборы были выключены, оделся, погасил за собой свет, закрыл входную дверь на ключ и вышел на улицу. Вечером в это время года было прохладно и слякотно, и Сахаров ещё сильнее укутался в и так высоко поднятый воротник пальто. Он давно уже жил совсем недалеко от работы, но Наташа с детьми сегодня остались на даче, а потому ему ещё предстояло сделать небольшой крюк до магазина, чтобы купить себе на ужин что-то съестное. Сахаров не любил оставаться дома один. Не то, чтобы он боялся одиночества или был каким-то уж очень болтливым человеком, но присутствие жены и детей рядом как-то всегда по-домашнему успокаивало и согревало его. Особенно в такие тёмные и прохладные вечера.
Дорога к магазину пролегала через слабо освещённый участок, и Сахаров, чтобы не споткнуться, был вынужден подсвечивать себе путь встроенным в телефон фонариком. Внезапно кто-то сзади достаточно сильно хлопнул его по плечу, и хриплый голос позвал: «Уважаемый, угости сигаретой».
Сахаров с неудовольствием повернулся. Несмотря на то что время было поздним, а окружающая местность достаточно мрачной и слабоосвещённой, он точно не ощущал какого-то испуга или неуверенности. Всё же мужчина он был ещё крепкий, несмотря на возраст и рабочую востребованность занимался спортом, и в целом был уверен, что сможет постоять за себя, если на него одновременно не набросится компания вооружённых хулиганов. К тому же времена, когда в Москве орудовали шайки хулиганов и грабителей, остались в прошлом. Скорее Сахаров подумал о том, что ему предстояло неприятное взаимодействие с кем-то неопрятным и опустившимся. Он слегка повернул голову назад, пробурчал: «Не курю и вам не советую», – и хотел было продолжить путь к магазину, но хриплый голос не унимался. «Уважаемый, ну, дай хотя бы 10 рублей, на лечение, для мамы».
Сахаров повернулся к обладателю хриплого голоса и понял, что мнение, которое он заранее для себя составил об этом персонаже, его не подвело. Перед ним стоял высокий неопрятный и сильно опустившийся мужчина, который был, очевидно, весьма нетрезв. Возраст мужчины определить было невозможно из-за густой бороды и сильно измененного под воздействием алкоголя лица. Впрочем, Сахаров когда-то имел довольно плотный опыт рабочего взаимодействия с подобными персонажами, а потому с уверенностью определил, что мужчине было около 40 лет.
«Послушайте, я тороплюсь домой. С работы. И вам советую пойти домой, отоспаться, прийти в себя, а завтра начать новую жизнь, найти работу и как-то уже собраться, молодой же мужик», – укоряюще сказал Сахаров.
Мужчина в ответ с силой схватил его за пальто и с какой-то отчаянной свирепостью потребовал: «Давай деньги. Мне на лекарства надо. Подлечиться. Давай, а то зашибу».
Сахаров не спасовал, оттолкнул схватившую его руку и всё с тем же укоряющим уверенным спокойствием сказал: «Мужик, иди домой. Вот ты сейчас драться собрался, шум будет. Полиция приедет. Я расскажу, как было дело. Мне поверят, тебе нет. Статья 161 УК РФ. Часть вторая, пункт «г», до 7 лет. Ты, скорее всего, судимый, судимость не снята и не погашена. Дадут по максимуму. Тебя посадят, а я бы не хотел, чтобы из-за меня кого-то посадили. Я своё отсажал. Поэтому просто иди домой. По-хорошему говорю».
Неопрятный человек снова приблизился к нему, спросил: «А как ты узнал, что я судимый? – потом всплеснул руками, закричал. – Гражданин начальник, вы меня не узнаете?» – и полез заискивающе жать руку.
Сахаров поморщился. Наверное, это был кто-то из его подопечных, из той, прошлой жизни, но кто именно он, конечно же, вспомнить не мог. И времени прошло уже слишком много, и жизнь его поменялась весьма круто, и людей вот таких, ранее судимых, он повидал на предыдущей работе столь немало, что запомнить каждого проходимца было невозможно.
«Это же я, Кондратов», – радостно кричал неопрятный, и поняв, что Сахаров его по-прежнему не узнает, начал лихорадочно объяснять. – Ну, Кондратов. Статья 111 часть 4. Малолетка. В хоккей я ещё играл. С мамкой мы жили на Свиблово, а вы у меня следователем были…»
И тут Сахаров вспомнил. Это был конец 90-х годов прошлого, XX века. Вроде бы та же страна и та же Москва, а вроде бы и совсем другая. Он уже несколько лет работал следователем прокуратуры. Да. Тогда ещё в прокуратуре работали следователи и расследовали самые разные дела. Об убийствах, изнасилованиях и прочих тяжких и особо тяжких преступлениях. Преступлений совершалось много, а значит, и работы у следователей было тоже много.
Это было самое обычное дело о причинении тяжкого вреда здоровью, повлёкшем по неосторожности смерть потерпевшего. Статья 111-я, часть 4 Уголовного кодекса Российской Федерации. А, если по-простому, человек забил другого человека руками или ногами до смерти. Потерпевшим был какой-то бродяга, фамилию которого Сахаров сейчас за давностью событий вспомнить не мог, а обвиняемым – этот самый Кондратов. Кондратову на тот момент было 15, несовершеннолетний. Обстоятельства дела, стандартные до невозможности. Попросил у бродяги на остановке закурить, тот в ответ нахамил. Обозлившийся Кондратов бил бродягу кулаками, пока потерпевший не упал.
Далее бил уже ногами, в основном по голове. За этим делом его и задержал проезжавший мимо наряд милиции. Бродяге вызвали «скорую», и на следующий день, не приходя в сознание, он скончался в больнице. Экспертиза показала, что смерть находится в прямой причинной связи с причинёнными повреждениями. Кондратов вину не отрицал, да и что было отрицать, если он был задержан непосредственно в процессе избиения. Единственное, что Сахарову в деле тогда запомнилось, это большие, уже по-настоящему мужские кулаки этого ещё совсем мальчика по возрасту, его же высокий рост, а ещё желание обвиняемого, чтобы его обязательно арестовали. Так и говорил ему Кондратов: «Арестуйте меня, начальник. Мужик должен обязательно посидеть. Лучше прямо по малолетке». Кто и зачем вбил в детскую голову эти дурацкие мысли непонятно, но времена тогда были такие, и быть преступником было в том обществе в чём-то почётнее, чем быть тем, кто преступников ловит и сажает. Впрочем, и сейчас это не так чтобы сильно поменялось. Только преступники пошли другие. Всё больше при власти, да при деньгах. Теперь преступники убивают людей всё меньше, а всё чаще сажают их в тюрьмы.
Возвращаясь к Кондратову и его детскому желанию поскорее оказаться в тюрьме и стать настоящим мужиком, с первого раза этому желанию сбыться было не суждено. По какому-то негласному правилу несовершеннолетних в те годы заключали под стражу на стадии следствия редко, и избрал Кондратову следователь прокуратуры Сахаров до суда меру пресечения в виде подписки о невыезде. Приводила Кондратова в прокуратуру на допросы мама. Одинокая растерянная женщина средних лет, которая всё время плакала и жаловалась, что сын без отца совсем отбился от рук, даже забросил некогда любимый хоккей, в котором раньше подавал серьёзные успехи. Продлилось это недолго. Недели через три после первого преступления Кондратов попался на втором. Избил и ограбил такого же несовершеннолетнего, отняв у него какие-то небольшие карманные деньги. Тут уже прокурор был неумолим и дал указание о заключении Кондратова под стражу.
Содержали Кондратова в СИЗО-5, что у Водного стадиона в Москве, в камере с такими же несовершеннолетними. Делом о грабеже изначально занимался другой следователь, который при передаче его для соединения Сахарову рассказал, что Кондратов в следственном изоляторе вполне себе обжился, в силу крепкого телосложения и активного характера завоевал авторитет среди сокамерников и вроде как даже стал смотрящим по камере.
Наметив день предъявления окончательного обвинения и договорившись с матерью обвиняемого, которая выступала законным представителем по делу, следователь Сахаров с утра пораньше приехал в изолятор, оформил требование на вызов и прошёл в следственный кабинет. Кондратова привели быстро, а его мать и адвокат задерживались, поэтому следователю пришлось коротать время разговором с обвиняемым. Это был уже не тот Кондратов, которого он видел у себя в рабочем кабинете при первых допросах. Волчонок, когда-то так стремившийся в тюрьму, стал там совсем своим и озлобился. С порога он заявил, что никакого разговора у них со следователем не получится, от признательных показаний он будет отказываться, скончавшийся потерпевший сам на него напал, а по делу о грабеже его оговорили. Обсуждать что-то по делу без адвоката было в любом случае бессмысленно, от разговора о том, как хорошо было бы учиться в школе, а не сидеть в тюрьме, Кондратов уклонился, злобно закурив в открытую форточку, поэтому следователю Сахарову ничего не оставалось, кроме как ждать, молча перелистывая хорошо знакомые материалы дела. Скоро приехал адвокат, и Сахаров тактично вышел из кабинета, оставив их с Кондратовым наедине для обсуждения позиции.
Зашёл Сахаров в кабинет к Кондратову уже с матерью, той самой одинокой и ещё более растерянной женщиной. Злобный волчонок сидел на столе и о чём-то шептался с адвокатом. Когда дверь открылась, он спрыгнул со стола, посмотрел на мать, потом на следователя, потом снова на мать и вдруг разрыдался как маленький, закрыв лицо руками: «Мамка». Мать бросилась к нему, обняла его крепко-крепко и стала утешать. Ребёнок. Какой же он был ещё ребёнок. Для неё, наверное, он таким останется навсегда. Сахарову стало жалко мальчика, он жестом позвал адвоката, и они вышли из кабинета, оставив мать с сыном вдвоём. Пусть мать с сыном наобнимаются. Подождём немного, что мы нелюди, что ли.
Сахаров не помнил, как звали мать Кондратова, не помнил, сколько Кондратову дали и даже не помнил, как звали самого Кондратова. А вот этого рыдающего ребёнка в следственном кабинете теперь вспомнил отчётливо и, вспомнив, пожал протянутую ему нечистую руку: «Ну, привет, Кондратов, сколько лет, сколько зим».
Потом они долго разговаривали. Вернее, Сахаров спрашивал, почти допрашивал, как прежде, а Кондратов отвечал, рассказывал про непростую судьбу преступника-рецидивиста, курил купленные ему бывшим следователем сигареты и почему-то много улыбался. Рассказ его вряд ли можно было назвать весёлым, но, наверное, ему, Кондратову, было приятно встретиться с кем-то, кто помнил его совсем молодым, о чём мечтавшим и ещё не таким опустившимся. Заплакал Кондратов лишь однажды. Даже не заплакал, зарыдал. Сахаров спросил о матери, и здоровый, взрослый, бородатый мужик вдруг разрыдался как тот 15-летний мальчик, ищущий мамины объятия в следственном кабинете. Мама умерла 3 года назад. Не дождалась его из очередной отсидки. Какая-то очень злая и очень скорая болезнь. С этого времени Кондратов окончательно озлобился и опустился. Ходит теперь по вечерам возле магазинов, стреляет сигареты и деньги на спиртное, а иногда и грабит тех, кто послабее.
На прощание Кондратов долго жал протянутую Сахаровым руку, а тот выгреб старому знакомому все деньги, что были в кошельке, и дал визитную карточку с номером телефона: «Иди спать, а завтра, как проспишься, набери мне, придумаю что-нибудь с работой».
Никто ему, конечно же, не позвонил. Ни на следующий день, ни потом. И Кондратова он больше не видел. Он знал, что так будет. Слишком долго он проработал в той прежней, казавшейся когда-то такой нужной людям профессии, и слишком много сталкивался с такими как Кондратов. Отданных Кондратову денег ему было не жалко. Ему было жалко того ребёнка, который рыдал у него на глазах, цепляясь за обнимавшую его маму. А ещё было жалко маму, которая была когда-то такой одинокой и несчастной. Но больше всех он жалел почему-то о том, что вся та работа, которую он когда-то делал, как оказалось, не принесла никому ни облегчения, ни счастья. Хотя нет. Автор всё это придумал. Не жалел Сахаров об этом, а жалел об уже прожитой молодости, которую ещё никто и никогда не смог вернуть, да о таких вот дурацких, иногда мешающих спокойно жить воспоминаниях. Человек он был вполне себе прагматичный, уверенный и чёрствый. Такой, какие только и достигают успеха в нынешние циничные времена.