Кн. Алексей Алексеевич Ухтомский (Рюрикович) Сегодня исполняется 150 лет со дня рождения великого русского физиолога, психолога и мыслителя Алексея Алексеевича Ухтомского. Владимир Петрович Зинченко вспоминал рассказ Даниила Борисовича Эльконина, который после окончания педологического отделения Ленинградского педагогического института им. А.И.Герцена увлекся физиологией, и он направился в лабораторию А.А.Ухтомского, чтобы поучиться у него. В лаборатории он встретил пожилого человека в толстовке с окладистой бородой, которого принял за служителя. Спросив его, как найти профессора Ухтомского, он услышал в ответ: «Это я и буду». Ухтомский поручил ему исследование локального действия постоянного электрического тока на спинномозговую иннервацию мышц. Опыты были поставлены на пятистах лягушках. Д.Б.Эльконин перечитал более 1000 страниц по теме, чтобы написать, по поручению Ухтомского, статью в несколько страниц. Вскоре после ее публикации в английском физиологическом журнале появился, в котором было написано: «Как показано в классическом исследовании русского физиолога Д.Б.Эльконина...». Но предстояла его скорая встреча с Л.С.Выготским. Судьба Даниила Борисовича могла сложиться по-другому. Но, так или иначе, его первые шаги в науке сопровождали два гения. Два «заслуженных собеседника», как сказал бы Алексей Алексеевич. Публикуем фрагмент дневников А.А.Ухтомского 1921-1922 гг. по изданию: Ухтомский А.А. Доминанта. М.: «Public Domain», 2002. Владимир Кудрявцев ***** В мышлении о прошлом, о фактически свершившемся царит категория причины. В мысли о будущем и ожидаемом – категория цели. Но цельная человеческая мысль всегда имеет в виду будущее, она всегда практична и целестремительна – только в абстракции и упрощении человек может отдаться исключительно причинному толкованию реальности, когда целиком можешь уйти вниманием в прошедшее и когда налично-протекающая реальность есть просто повторение прошлого. Цельная человеческая мысль есть всегда попытка спроектировать новую действительность. И все знание прежнего, с точки зрения категории причинности, играет чисто служебную роль для того, чтобы лучше спроектировать новую действительность, чтобы она была не эфемерна, чтобы была действительно выполнима и действительно лучше прошлого и наличного! Каузальное истолкование опыта по природе своей – служебно и, в конце своем, имеет в виду все то же целестремительное предвкушение новой, лучшей, требующейся реальности! Проекты новой действительности строятся из пробных комбинаций тех отрывков прежних опытов и впечатлений, которые по своему прежнему протеканию отдалены друг от друга во времени и пространстве, но вызывали более или менее аналогичные переживания, с точки зрения текущих побуждений и исканий человека. <…> С точки зрения целестремительного воззрения цельной человеческой мысли, от которой мы всегда устремлены по преимуществу вперед, примат естественно переходит к вере; <…> когда человек не примиряется с реальностью ревниво, пока она не станет такова, какою он хочет ее видеть, как «добрую», «должную» и «прекрасную», «не имеющую порока»; тогда история есть лишь трагический путь к осуществлению подлинно доброй реальности, критерии добра стоят впереди, отвечающая им реальность еще не осуществлена, и в будущем, к которому стремимся, лишь «все разумное и доброе действительно». <…> В предвкушении и предвосприятии будущего примат принадлежит не наличности, не явочному, не насильно заявляющему о себе, не голому факту и «материи», а Доброму! Это, так сказать, естественно-физиологическая черта мышления о будущем. <…> В формировании своих интегралов опыта и своих истин (здесь нет родовой разницы, а есть лишь различие в степени простоты образований, допускающих проверку очень близко и скоро или же заставляющих ожидать ее на значительном расстоянии времени и места!) человек участвует деятельно. Человек есть деятельный участник своих истин. <…> Реальный опыт протекает всегда в некоторых законченных и уплотненных интегралах, в которых одинаково играет роль и унаследованное достояние рода, и отголоски воспитания, и текущие ощущения, и любовь, и ненависть, и общее направление жизни, интимнейшие ее искания! Имея перед собою собеседника, мы отнюдь не ограничиваемся пассивным регистрированием слуховых, зрительных и других ощущений, но деятельно концентрируем свои впечатления на «единое лицо», слепленное моими исключительными интересами к нему, моею любовью, антипатией. <…> Я сам проявляю себя и произвожу суд над собою в том, как я смог обсудить и сложить в себе образ моего собеседника! Я достиг своего собеседника, ибо встречаю в нем себя самого, – по крайней мере такого себя самого, каким я тогда был, когда его встретил и когда мне пришлось составить о нем направление. <…> В своей картине художник проявляет себя! Это ведь известно давно! 1921
