Александр Михайлович Панченко Предисловие к публикации Предлагаем вашему вниманию фрагмент интервью выдающегося отечественного ученого-гуманитария литературоведа, филолога, историка, культуролога, просветителя, радио- и телеведущего, одного из последних русских мудрецов академика РАН Александра Михайловича Панченко (1937 – 2002). Помимо всего прочего, Александр Панченко - знаток-энциклопедист истории и культуры Древней Руси. «Я эмигрировал в Древнюю Русь и нашел там прекрасную страну…» - это не идеализация, а результат многолетнего анализа, непревзойденного по своей глубине и филигранности. Прежде чем декларировать идеологию «традиционных ценностей», стоило бы проштудировать богатое наследие А.М.Панченко: там много об этом по существу, а не из «азбуки политпросвещения». Начать рекомендовал бы с посмертно изданного сборника его трудов «Парадоксы русской истории» (С.-Пб,2012). В параллели хорошо читается собрание сочинений В.О.Ключевского по русской истории. Оценки разные, где-то совпадают, где-то нет, но направленность поисков единая. Для русской социогуманитарной, политической, экономической мысли всегда было характерно стремление пролавировать между пресловутой Сциллой и Харибдой – «западничеством» и «славянофильством». В итоге, обесценивается русская история. Ведь «западничество» и «славянофильство» - это лишь идеологемы, идеологические штампы, в которых нельзя помыслить никакую историю. Хотя история этих штампов – тоже история и, по-своему, правдивая. Но это всего лишь раздел политической истории. Всякое мышление заканчивается там, где преходящие, даже значимые исторические обстоятельства, превращаются для него в ориентиры, которые задают координаты мысли. Наступает ступор разума, а в этом состоянии, как и во сне, он способен породить только чудовищ, Сцилл, Харибд. Таких удобных для школяров и плохих властителей, ибо, как минимум, доступных их пониманию. Т.е. для дилетантов, о которых говорится в беседе с А.М. Панченко. Это узенькая, бесперспективная и опасная дорожка. И в «делании» истории, и в понимании сути дела. Ключевский и Панченко смотрят на русскую историю с точки зрения источников происхождения ее самобытных феноменов, удерживая в сознании идеалы бодрствующего разума и «не молчаливой» человечности. Когда Панченко провозглашает Древнюю Русь «прекрасной страной», он не строит ретроутопию. Для исследователя, теоретика, прекрасна любая страна, где он может обнаружить начало того, что он застает в развитой форме. А история страны – это история и обретений, и потерь в том или ином контексте человеческих отношений. Это опыт жизни поколений в противоречиях и парадоксах, в которых складываются смысловые опоры их жизни. Не всегда очевидные. И Ключевский, и Панченко удерживают этот контекст, в котором через одни и те же противоречия (если взглянуть на них в оптике развития) отмирает исторически старое и рождается исторически новое. Это называется диалектикой, хотя ни Ключевский, ни Панченко к этому термину не тяготели. Я – не историк, а психолог, но интересуюсь психоисторией, и нахожу в этом контексте объяснительные ключи. История – это борьба за утверждение человеческой сущности, в которой победы переплетаются с поражениями. Но это борьба в разных формах продолжается и в 21 веке, что позволяет нам оставаться реалистичными историческими оптимистами в дружбе с парадоксами истории. Вслед за Александром Михайловичем Панченко. А.М.Панченко - соратник, соавтор и друг Л.Н.Гумилева и Д.С.Лихачева. Общение, в том числе, дискуссии с ними (особенно, с Гумилевым) легли на его творчество зримой печатью. В 1992 г., когда велась эта беседа, А.М.Панченко «шел против течения», но к нему еще прислушивались. Сейчас не все помнят его имя, хотя те тенденции, о которых он говорит, приобрели форму глобального кризиса профессионализма, несовместимого с движением в исторической перспективе (только с разрушающей стагнацией), в первую очередь, кризиса управленческого профессионализма. «Ну, доуправлялись…» - сказал бы Александр Михайлович. Но кризис, κρίσις по-гречески означает поворот, переход, выход. Значит, выход есть. Интервью опубликовано в журнале Звезда № 5 (2012). Беседовал Николай Кавин. Владимир Кудрявцев Н. К.: Говоря о разных сторонах нашей сегодняшней жизни, мы часто употребляем слово “кризис”. Кризис в политике, кризис в экономике, кризис в сельском хозяйстве, кризис культуры. Как мы до этого всеобщего кризиса дошли? И самое-то главное, как из него выйти? А. П.: Это ведь не только кризис в отдельных сферах, но и суммарный кризис. Я думаю, что это этнический кризис. Лев Николаевич Гумилев писал, что у нас кончается фаза надлома и мы должны перейти в другую фазу, некую этническую “золотую осень”. Но он также писал, что политические причины могут такое нормальное течение этногенеза прекратить или резко видоизменить. Мы можем исчезнуть как нация. Русские, я имею в виду. Ведь мы себе позволили в XX веке то, что не позволял себе никто никогда. Национальное самоистребление. Оно касалось, конечно, не только русских по крови, но и всех жителей пространства, которое называлось СССР. Все друг друга истребляли. Чем мы, конечно, ослабили наши этнические силы. И теперь нам трудно рассчитывать на появление ярких личностей. Смотрите, была оттепель 60-х годов. По-разному можно относиться к людям, которых она выдвинула. Белла Ахмадулина (я ее высоко ставлю), Глеб Горбовский, Саша Кушнер — это уже пожилые люди. Но лучше их не выдвинулись же поэты за последние полвека. Хотя, казалось бы, возможностей сколько угодно. Пиши все, что хочешь. Запретов нет, как тогда. Мы, конечно, ослабели. И вот то, что такую свободу себе сейчас позволили, беспредельную свободу, это тоже признак нашей слабости, потому что сильный человек все-таки умеет себя как-то ограничивать. А теперь какое-то ребячество: делайте все, что хотите. Мы, конечно, сейчас в таком этническом и нравственном плане являем собой печальную картину. Боюсь, что здесь есть какая-то национальная усталость. Правда, в этом есть и плюс. Вот смотрите, сколько уже времени у нас такая неразбериха, но все-таки в великорусских областях, в классической России, так скажем, включая и наших братьев (поволжские народы, и финно-угорские, и татары, и башкиры, и сибирский народ), все-таки гражданской войны нет. А ведь в России, мы знаем по опыту, много ли нужно было после февраля 17-го года, чтобы стали резать все и вся, и началась война всех против всех. А сейчас нет такой ситуации. Это хороший признак. Лучше устать, чем, как Васька Буслаев, разгуляться. Вот мы и вели себя в XX веке, как Васька Буслаев. Мне смешно слышать, когда говорят, что во всех наших проблемах Сталин виноват, большевики виноваты, НКВД виноват. Это так да не так. Ведь если сидело, ну, предположим, десять миллионов. Так ведь на каждого сидящего было минимум пять человек, чтоб на него донос написать, арестовать, посадить, в тюрьме держать, допрашивать, транспортировать, кормить. То же самое в лагерях. Вот все эти пять человек и виноваты, а не только те, кто им приказывал. Что вы за люди, если вам можно такое приказать? Значит, это какая-то болезнь нации. О причинах болезни можно много говорить, как и о ее течении, но никто не может предложить рецепт выздоровления. Слава Богу, после революции петербургская культура осталась: Академия наук, Университет, всеобщая школа — все завоевания или, по крайней мере, начинания Петра. Все это осталось. Музеи, театры. А чего не осталось? Усадеб. Усадебной культуры не осталось. Есть, конечно, и сейчас какие-то усадьбы, не все сожгли. Теперь это музеи, например, Ясная Поляна. Но там ведь никто не живет. Сотрудники днем работают, а потом уходят, и там только мышки бегают по ночам да сторож где-то храпит… Н. К.: И Михайловское… А. П.: То же самое. Но ведь Михайловское было разгромлено крестьянами. У нас стыдливо об этом забывают упомянуть. “Ну как же! Пушкин!” А все знали Пушкина, все. И когда об этом заговоришь с людьми, которые там живут: “Ну, это не из Михайловского, пришли из соседнего села…” Ну какая разница. Главное, что Пушкин им был не нужен. Если бы был нужен, не разгромили бы… Н. К.: То же самое истребление нации, самих себя. А. П.: Да, самих себя. Ведь смотрите, и сейчас культура не нужна. Как живут наши бедные актеры… Несчастные кинематографисты. А по телевизору чушь какую-то показывают, эти дурацкие сериалы. Но ведь все же их смотрят. Как-то мне одна знакомая дама говорит: “Можно достать макарон. Но рано нельзя ехать, потому что все “Богатые тоже плачут“ смотрят. Вот когда закончится сериал, тогда, пожалуйста, поезжайте”. Значит, им, продавцам макарон, это и нужно. Вот в чем дело. Н. К.: И беда. А. П.: Ну, не знаю, беда не беда, но нужно из этого исходить. Ведь воспитание советской власти исходило из того, что всем нужен Гете, всем нужен Моцарт… Н. К.: Шекспир. А. П.: Шекспир, конечно. Не говоря уже об Александре Николаевиче Островском. Пушкин тем более… А оказывается, не нужны. Не нужны всем. Только какому-то меньшинству нации это нужно. Вот, может быть, об этом следует задуматься нашим законодателям, правителям и переустроителям нашей жизни. Не надо, чтобы все были одинаковы. Вот пишет какой-нибудь слесарь на телевидение: “У вас там была показана плохая опера”. Вот я, например, никогда это не напишу, потому что в опере я не мастак. И слесарю о слесарном деле замечания делать не буду. Я почтительно буду смотреть, что он делает, и выслушивать его комментарии. А русский человек обо всем смеет рассуждать. Вот это самая страшная черта русского человека — дилетантизм. И это, пожалуй, “завоевание” советской власти. Мы создали цивилизацию дилетантов. Даже одно время — где-то в 60-е — 70-е годы — был такой пропагандируемый тип — человек, которому до всего есть дело. Н. К.: Активист такой. А. П.: Активист. То есть человек, который ничего толком не знает, но лезет во все. И смотрите, вся наша власть такая. И это — признак цивилизации дилетантов. Мы создали цивилизацию дилетантов. Большевистский лозунг “Каждая кухарка будет управлять государством” в наши дни воплотился в то, что ткачиха Фурцева управляла культурой, как и химик Демичев. А, скажем, доктор геолого-минералогических наук — вполне возможно, что очень толковый — Салье управляет продовольственным делом в Питере. Ну, доуправлялась… Но ведь дело даже не в том, что ее туда ставят, а в том, что она соглашается. Никому же не придет в моей профессии в голову назначить меня, скажем, заведующим кафедрой английской филологии, если я русист (точнее, славист: перу академика Панченко принадлежат известные работы по чешской и польской литературе, о чем он скромно умалчивает, да и русскую культуру он никогда не рассматривал вне истории славянской, европейской и вообще мировой. – В.К.). Хотя все-таки это филология, это поближе. Так что наша цивилизация — это цивилизация дилетантов. И это нас, конечно, просто губит. Н. К.: Какой-то выход из этого положения есть? А. П.: Только один — создавать цивилизацию профессионалов. Цивилизация дилетантов была приемлема, и жить было можно очень хорошо, пока страна была богатой. У Горького в “На дне” все пьют, гуляют, закусывают на дне жизни, в ночлежке. И что-то никто не жалуется: “Голодно мне, помираю с голоду”. Горькому и в голову не приходит сообщить нам, на какие, пардон, деньги гуляют его герои. Потому что это ничего не стоило. В реках водилась рыба, которую еще Геродот описывал, и называлась она осетр. Но мы же сумели сделать самое, может быть, страшное за всю русскую историю — мы сумели уничтожить наше богатство. Ведь никому не удавалось еще море уничтожить. А мы уничтожили море — Аральское. На Западе тоже уничтожают, но, по крайней мере, создают из этого комфорт. А мы… И Ладогу губим, и Байкал. Про Волгу и говорить нечего. И Чернобыль взорвался. Станций же таких много всюду, а взорвалась только у нас. Потому что мы — цивилизация дилетантов.
