Календарь. 105 лет пианистке и концертмейстеру, которая училась у Гнесиной и выступала перед Сталиным

Предлагаем вашему вниманию уникальные воспоминания пианистки, концертмейстера Галины Максимовой, которой 11 февраля исполнилось бы 105 лет. Она родилась и училась в Симбирске. Её преподавателями музыки были Пузырёвы. В 16 лет она выступала перед руководителем Советского государства Иосифом Сталиным. В Москве она обучалась сначала у Евгении Фабиановны Гнесиной, а в консерватории – у Генриха Нейгауза. Но сегодня, в Ульяновске, Галина Степановна почти забыта, к сожалению. Тогда как сама она очень трепетно любила наш город.    «Когда началась революция, мы находились в Симбирске, - вспоминает Галина Степановна в своей книге «О пережитом». - Вскоре со мной и Ниной мама уехала в деревню Кошки, где какое-то время преподавала. Там родилась Зоя. Потом переехали в Средние Тимерсяны, где родилась Вера. Три чувашские деревни - Верхние, Средние и Нижние Тимерсяны - были соединены между собой. В двадцатые годы мама работала учительницей в Средних Тимерсянах, отец жил в это время в Симбирске и периодически приезжал к нам. В нашей деревне была красивая церковь. По углам церковной ограды стояли белые столбики, а на них - большие разноцветные стеклянные шары: желтый, синий, зеленый, лиловый. Никто не пытался их разбить, и вообще все жили мирно... до поры до времени. Священником был мамин брат дядя Петя, изумительный человек - красивый, с прекрасным голосом. Священником он стал по настоянию своей невесты - поповны, соглашавшейся выйти замуж только за духовное лицо. А ему бы быть артистом!.. (свою жизнь дядя Петя закончил в сталинских лагерях. - Прим. авт.)».   «В доме для школы был один большой класс и, через коридор, квартира для учителя - двебольшие комнаты и кухня. В ней была деревенская печка и полати, на которых мы лежали и, свесив головы, смотрели, как мама пекла хлеб, закидывая его деревянной лопатой на горячий пепел. Тогда еще не было голода, и по воскресеньям мама пекла пироги с морковкой, с луком и яйцами. При доме был сад с банькой и огород. В садовых аллеях росли вишни, смородина и малина. <…> Наше хозяйство дополняли корова, коза, несколько барашков и куры. Большим удовольствием было взять из-под курочки еще теплое яйцо. Зоя любила козье молоко, а нам не нравился его запах. <…> Любили играть и в своем саду. Игрушек у нас не было, приходилось мастерить кукол из растений. Был период, когда я зимой жила в Симбирске у отца, училась в школе и на фортепиано, а летом приезжала в деревню, где в квартире при школе - как ни удивительно - имелось пианино. Однажды, находясь в комнате одна, я открыла все окна в сад и села за инструмент. Театрально взмахнула руками и бурно заиграла какую-то "Цыганскую серенаду"... Очевидно, это было зарождение артистизма - желания играть на эстраде, перед слушателями. Не помню, в каком году наступил голод. Ему предшествовали засуха и нашествие саранчи, летевшей тучей, буквально закрывавшей небо. Весь народ выходил в поле и бил цепами отвратительных насекомых. Не стало хлеба. Мама пекла лепешки из травы лебеды, а отец поехал за хлебом в Сибирь. России стала помогать Америка: благотворительное общество АРА присылало продукты и вещи, которые доходили и до Средних Тимерсян. Помню, как мы, дети, получили от приехавшего американца теплые пальто и добротные кожаные ботинки (а летом всё равно бегали босиком). Когда я начала учиться в симбирской школе, меня прикрепили к столовой, где учащиеся получали обед - суп из бобов, кусок белоснежного хлеба и кружку сладкого какао с молоком . Развелось много уголовников - вырезали целые семьи, грабили.   У мамы был револьвер. Помню, как мы, достав его из письменного стола, вертели пустой барабан. Впоследствии этот револьвер едва не сыграл трагическую роль в жизни мамы, когда в один из приездов в деревню отец объявил, что встретил другую женщину и намерен оставить нашу семью. После отъезда отца я гуляла в саду возле нашего дома и услышала выстрел. Вбежав в дом, я увидела маму, лежавшую на пату, на черной шелковой кофточке, на груди, что-то дымилось и была видна маленькая дырочка... К счастью, пуля не задела сердце. Наступило время совсем страшное, когда нагрянули красные комиссары в кожаных тужурках, с револьверами на боку, и стали преследовать "кулаков" - хозяйственных, трудолюбивых крестьян. Рядом с нами в домике-развалюхе с покосившимся забором жил никчемный человек - пьяница Иван по прозванию "пӑлхата" (то есть бездельник, смутьян). Теперь он вырядился в кожаную тужурку, нацепил револьвер и стал помогать комиссарам, которые врывались в избы, а один ухитрился въехать в избу на лошади... <…> Мы с мамой и сестрами уехали в Симбирск. Поступив в школу-семилетку, мы, сестры, стали учиться еще и в музыкальной школе А. Пузырева».   Далее Галина Степановна посвящает Пузырёвым целую главу. «Жили в Симбирске педагоги по фортепиано: Александр Яковлевич Пузырев, его женаЕлизавета Витальевна Цетнерская - Пузырева и ее мать Елизавета Михайловна Цетнерская. В их большой квартире из каждой комнаты неслись звуки фортепиано - играли ученики этой маленькой частной школы. Когда мне исполнилось 9 лет, мой отец повел меня к ним, и я стала учиться у ЕлизаветыВитальевны. Очень скоро я впервые выступила в школьном концерте в числе четырех учениц, игравших на двух фортепиано в 8 рук "Свадебный марш" Мендельсона. Для этого концерта мама сшила мне кофту из заморского мешка из-под сахара. Позднее А. Пузырев основал наполовину частную школу в двухэтажном здании. Продолжая преподавать, был директором, занимался хозяйственной стороной - возил на своей лошадке дрова для школы. Пузыревы стали учить моих сестер Нину, Зою и Веру, из-за нашей бедности бесплатно; часто и подкармливали... Под руководством Елизаветы Витальевны я стала делать заметные успехи и с 12 лет уже участвовала в настоящих концертах во Дворце книги /Дворянском собрании/. Моя учительница давала мне выигрышные пьесы, с которыми я имела успех. В школе Пузыревых я училась до 1923 года. Они научили меня играть».   А вот несколько строк «о некоторых детских впечатлениях из области искусства». «В конце 20-х годов приезд артистов в Симбирск был событием. Помню, как в городском театре выступал квартет имени Глазунова. Несмотря на достаточно серьезную программу, многочисленные любители музыки бежали на этот концерт. Первой оперой, которую я услышала, был "Борис Годунов", привезенный оперной труппой. После спектакля я - к стыду своему - сказала: "Но ведь в жизни люди говорят, а не поют...". Обычно летом выступал приезжий театр оперетты. Любимцем публики был комик Нальский. Мы подыхали со смеху, когда в "Черном амулете" он спрашивал кормившую ребенка негритянку: "А у вас молоко тоже черное?". Иногда Нальский бегал по сцене, и у него ниже спины мигала красная лампочка... Тогда нам - неискушенным зрителям - всё это казалось страшно смешным. Большим событием был приезд 12-летнего скрипача-вундеркинда Адольфа Лещинского, выступавшего в зале нашей музыкальной школы. Темноволосый мальчик в черной бархатной блузе, с большим белым бантом, покорил публику своей игрой. Настоящую игру на скрипке я услышала впервые».   Капитолине Никитичне Максимовой, матери пианистки, очень сложно было поднимать четырёх девочек. Это сквозит в каждой строке воспоминаний Галины Степановны о матери. «Когда мы переехали из Средних Тимерсян в Симбирск, возникли большие трудности с жильем. Какое-то время мы жили в комнате при чувашской школе, но нас оттуда выселили. Найти квартиру было трудно: никто не хотел пускать к себе мать с четырьмя детьми. Нашлись всё же люди добрее, и мы сняли маленькую квартиру, где кроме единственной комнаты была крошечная спаленка, в которой я, Нина и Вера спали на одной кровати, а Зоя спала отдельно. Мама преподавала русский язык в Совпартшколе, на трех национальных отделениях - чувашском, татарском и мордовском; подрабатывала в милицейской школе, тоже учила русскому языку. Денег постоянно не хватало: очень дорого стоили дрова и многое другое, а отец по решению суда давал сорок рублей в месяц. Несмотря на нашу удручающую бедность, мама ухитрялась нас, всех четырех, как-то одевать и кормить. Обычно наваривала большую кастрюлю щей, по утрам варила яйца в самоваре, из которого потом пили чай. По субботам мама водила нас в баню и после бани давала всем по яблочку. Мы постоянно чувствовали мамину заботу. В нашем доме никогда не бывало скучно, звучала музыка - мама пела, я играла. Мы, сестры, любили отправляться на Волгу - купаться и загорать. Для этого нужно было пройти через весь город и спуститься к Волге по лестнице, имевшей восемьсот ступенек, так как Симбирск стоял на крутой горе. Затем переплывали на лодке на остров Середыш. Мама давала нам с собой хлеб, огурцы и помидоры, и мы проводили на острове целый день. Я рассказывала, как мама пыталась застрелиться. Это был единственный случай, когда ее покинуло мужество. В дальнейшем она всегда была стойкой, не унывала и не боялась трудностей. Когда мы жили в деревне Кошки, в школе у мамы была помощница - 15-летняя девочка. Однажды она возилась около печки, и на ней загорелось платье. На ее крик мама выбежала из своей комнаты, быстро сорвала с себя халат и, накинув его на девочку, затушила пламя. Хочется рассказать, как мама дважды выручила меня из беды. После развода с мамой отец взял меня с собой в Чебоксары, и вдруг я узнала, что у меня будет другая "мама". Я не захотела жить с мачехой и сразу написала об этом маме. И вот - холодной осенью, в четвертом классе последнего парохода, мамочка прибыла в Чебоксары - забирать меня к себе. Отец не хотел отдавать меня, но спросил, с кем я хочу жить... Я ответила: "С мамой и с сестрами!". Так я опять оказалась в своей семье. Второй раз мама выручила меня, когда я жила уже в Москве. В 1929 году я поступила в Музыкальный техникум им. Гнесиных, в класс фортепиано Евгении Фабиановны Гнесиной. Случилось так, что я однажды не пришла к ней на урок и после этого боялась прийти повиниться. Время шло, и мне представлялось все более страшным явиться к педагогу. Со страху я перестала посещать и остальные занятия в техникуме и решила поступить... в Автодорожный институт?!.. Об этом узнал один наш знакомый и немедленно написал маме в Симбирск. Мама как-то наскребла денег на дорогу и, приехав в Москву, взяла меня за руку и повела к Евгении Фабиановне. Против ожидания ругать меня не стали. Я заплакала, и вслед за мной, обняв меня, заплакала и Евгения Фабиановна. Если бы не мама, я бросила бы музыку и не стала бы пианисткой! Почти 25 лет мама преподавала в школах чувашских деревень и Симбирска, но пенсию не заслужила. Не хватило пустяковой справки, подтверждавшей ее работу в течение каких-то трех месяцев... В 50-х годах мама жила со мной и моим младшим сыном Алешей в Москве».   В 1930 году, когда Галина Степановна уже обучалась в техникуме имени Гнесиных, отец взял её в качестве пианистки в поездку с хором по чувашским деревням, а потом в Москву. Это были незабываемые для неё выступления. «В поездке участвовал и небольшой оркестр под управлением Сигизмунда Иосифовича Габера - очень хорошего музыканта; с хором ехали также композиторы В.Воробьев и Ф.Павлов. Интересной была поездка хора в Москву, где после выступления в Большом театре на сцену вышел М.Калинин и поздравил участников хора с успехом. После этого хор выступал в Кремле перед Сталиным, с которым было всего несколько слушателей в небольшом зале. Я хорошо разглядела Сталина, так как пианино, на котором я аккомпанировала хору, стояло на краю эстрады. Сталину понравилась песня "Кукушка", которую по его просьбе повторили. С удовольствием я аккомпанировала хору очень яркую песню Ф.Павлова "Туй". Превосходный хор пел очень чисто, выразительно, со многими оттенками. Из солистов помню очень музыкальных Токсину и Васильева. В то время культ Сталина был настолько силен, что сестры захотели надеть платье, в котором я выступала в Кремле...».   Галина Степановна посвящает отдельную главу отцу. «Мой отец Степан Максимович Максимов был первым моим учителем музыки. Начав играть на фортепиано легкие пьески, позднее я стала аккомпанировать отцу, игравшему на скрипке. Иногда за неверно сыгранную ноту он мог стукнуть меня смычком по голове... Он был строг, и мы его побаивались. <….> Когда отец начал учиться в консерватории, какое-то время я жила с ним в селе Богородском, за Сокольниками, в шестиметровой комнате, в которой едва помещались пианино, стол и кровать, на ночь я приносила из сарая раскладушку для себя. Жили более чем скромно, на отцовскую и мою стипендии, утром ели хлеб с маргарином, запивая чаем. На быт отец не обращал внимания: он был счастлив, что может учиться у таких профессоров, как Р. Глиэр, Ан. Александров и Г. Литинский /по полифонии/. Все они считали отца талантливым, а он - отличавшийся скромностью - отрицал наличие таланта и какие-то свои достижения приписывал только большой работоспособности. Когда мы играли в четыре руки симфонии Гайдна и Моцарта, отец бывал поглощен музыкой. Один раз были с ним в Большом театре на опере Римского-Корсакова "Сказание о граде Китеже". Наслаждались красивой музыкой, сидя на галерке, откуда почти не было видно сцены, а отец держал в руках клавир оперы. Вскоре при содействии чувашского представительства в Москве отец получил комнату на улице Кирова и мог уже заниматься в более нормальных условиях. Он окончил консерваторию в 1935 году, когда я только в нее поступила в класс профессора Г. Нейгауза. Отец присутствовал на открытом концерте кафедры Нейгауза в Малом зале консерватории. В этом концерте я сыграла Сказку Метнера, Этюд Стравинского и Токкату Сен-Санса. Очень довольный моим выступлением, отец подарил мне духи "Красная Москва". Еще учась в гнесинском техникуме, я была первой исполнительницей фортепианной Сонатины отца, играла ее по радио. Сонатина очень нравилась Елене Фабиановне Гнесиной. Грустно писать дальше о трагичной судьбе отца. Окончить уже немолодым консерваторию, желать одного - служить музыке в родной Чувашии, и провести десять лет в лагере на Севере... С. Максимову, вернувшемуся из заключения в Чебоксары, все пути как композитору были закрыты. Оставалось играть в оркестре, в группе вторых скрипок. Один раз он приезжал в Москву и познакомился с моим мужем Л. Фейгиным; им было интересно беседовать о музыке. Очень понравился отцу внук - мой младший сын Алеша, которого он всё время держал на коленях. Больше я отца не видела. В 1951 году он умер. Прошли годы, многое изменилось, и в Чебоксарах достойно отметили столетие со дня рождения одного из основоположников чувашской профессиональной музыки. После торжественного заседания состоялся концерт, в котором были исполнены произведения отца и оркестровая "Элегия" Л.Фейгина, написанная специально к юбилею. Я рада, что чебоксарский Музыкальный колледж носит имя Степана Максимовича Максимова».   P.S.: После того как Галина Степановна Максимова окончила в 1940 году фортепианный факультет Московской государственной консерватории, она работала концертмейстером в Москве в театре Е. Вахтангова, в театре миниатюр А. Тутышкина в Омске. В 1945–1951 гг. – солистка и концертмейстер Мосэстрады, в 1951–1969 гг. – Московской филармонии. Она много гастролировала за рубежом. В 1988 году Галина Степановна уехала в Великобританию. Скончалась 31 марта 2004 г. в Лондоне.