Появилось из ниоткуда и проявило себя поколение 40–45-летних мужчин – без политических задатков и без политического опыта, но зато откровенных и честных. Они мятежно вспыхнули, за несколько месяцев перегорели. Если посмотреть на прошедший год с колокольни личной, психологической, то он запоминается не столько фактами и событиями. Это был год душевного надлома для целого поколения, год эмоционального кризиса, для многих основополагающего и последнего.
Никакой 1991-й, никакой 1993 год с двумя бонусными кризисными так не перепахали душевное состояние огромного количества людей. Дело даже не в банальности дихотомии адекватность/неадекватность, дело в самом катастрофическом переходе на новый, пока непознанный уровень этого сознания.
Люди открыли внутри себя столько нового и интересного, что теперь уже не могут остановиться, перенося в практическую политику или просто в практику жизни эмоции и состояния, которые ранее не переживали и не испытывали.
Это относится ко всем поколениям без исключения. Те, кто помнит начало 90-х, обладая при этом жизненным опытом, отличным от хипстерского, немедленно принялись сравнивать и находить знакомое.
Например, поведение и менталитет большинства действующих лиц донбасской войны просчитывались заранее, стоило только чуть-чуть вспомнить опыт войн 1990
–1992 годов в Южной Осетии и 1992
–1993 годов в Абхазии. Даже сейчас поведение отдельных командиров батальонов до боли узнаваемо, как вполне себе прозрачно и узнаваемо поведение тех во власти, кто не хотел появления целого социального слоя «ветеранов Донбасса».
Ясно, чем руководствовались бывшие «кураторы» Юго-Востока Украины, оттесняя полевых командиров от гражданской власти и одновременно с этим предельно персонифицируя помощь, которая оказывается ДНР и ЛНР, концентрируя все потоки в руках людей предельно лояльных.
Опираясь на опыт, становится понятно, почему в чести были переговоры с «социально близкими» типа Рината Ахметова и его клиентуры, а люди непонятно, не всегда хорошо одетые и склонные к резким высказываниям доверием там у политиков не пользуются до сих пор.
И 2014 год так и останется для многих – и 25-летних, и 45-летних – годом первого или последнего шанса искренней, иногда спонтанной, но никогда не наивной самореализации на века (фото: Валерий Шарифулин/ТАСС)
|
И эта психологическая ясность открыла во многих второе дыхание, утраченное, казалось, навсегда с привычным образом жизни. Откуда-то (из Крыма? из Славянска?) снова появились чувства сопричастности и сочувствия, уверенности в делах и ясности в словах, которая была вроде бы безнадежно выброшена за ненужностью.
Жизнь стала для многих обретать смысл даже тогда, когда она почти утратила цену. А для кого-то храбрость стала разменной монетой, и многие платили ею по счетам, как в начале 90-х на Кавказе и Балканах, только тогда вдруг оказывалось, что ты – банкрот.
Появилось из ниоткуда и проявило себя целое поколение 40–45-летних мужчин – без особых политических задатков и практически без политического опыта, но зато откровенных и честных, кое-где даже наивных, но способных несколько месяцев воевать практически без какой-либо поддержки за идеалы на тот момент совершенно мифические.
Они мятежно вспыхнули, за несколько месяцев перегорели и были превращены пропагандой в помесь медведей с овчарками, поскольку больше оказались не нужны. Это не была пассионарность в нежном ее, гумилевском понимании. Это было неизбежное завершение жизненного цикла моего поколения усталых, с тремя–четырьмя войнами за спиной мужчин, трагедийных по самой сути их судьбы.
И именно завершение, поскольку мемуаров, сидя у моря, никто из них писать уже не станет, – они начнут умирать пачками через год после того, как закончится эта война, когда бы она ни закончилась. Просто так устроена их психика.
Мы и так безнадежно потеряли значительную часть того поколения, которое разом поседело где-то летом 1991 года. У нас не было студенческой жизни, у нас не было даже разнузданного веселья 90-х годов, мы сразу родились сорокалетними.
И эта самая четкая увязка собственного прошлого (может быть, неверного, поскольку школа-институт-кафедра-директор компании как-то более прилично и качественно воспринимается на ощупь) с условным «Крымнаш» оказалась естественной и не требует дополнительных социологических и политологических выкладок.
2014 год вернул многих к настоящей жизни, вернее, к тому, что они сами считают настоящей жизнью. И в этом нет ни капли романтики и ни грамма удовольствия. Это «антипоколение», ходячий пример того, как, по мнению тонкого слоя хипстеров, жить нельзя было вовсе.
Личная человеческая трагедия стала мотором целого политического движения, целой идеологии, которая, может быть, еще не оформилась окончательно, но уже заметна и влиятельна.
И не в том дело, что какие-то политические взгляды стали наконец-то не считаться чем-то позорным и замшелым, не в том, что большинство русских перестало стесняться своих естественных чувств, а в том, что случился душевный, психологический переворот, последствия которого еще нескоро смогут оценить узкопрофессиональные ученые.
В какой-то странный, сумрачный период времени мы себя почти потеряли. Тьма спустилась на Ершалаим, тьма такой непроницаемости, что стало невозможно даже вблизи различить старых друзей, большинство из которых пошло на Болотную, потому что «все в офисе пошли», «неудобно перед коллегами», «у меня семья, даже две».
И когда поколение моего 25-летнего сына вдруг массово начало записываться в добровольцы, этому сперва не поверили, потом удивились, потом разозлились. И 2014 год так и останется для многих – и 25-летних, и 45-летних – годом первого или последнего шанса искренней, иногда спонтанной, но никогда не наивной самореализации на века.
Так, что потом потомки вспомнят эти 365 дней не просто как календарь на чердаке, а как период, за поступки в котором было не стыдно.
Жаль, что многих теряем. Это был их шанс.
Теги:
Россия, итоги года, Новый год, общество
