Горькое лекарство
Как мы учили государственный язык, — пишет газета «СЕГОДНЯ»
Так как моя латышская бабушка Валия Кришьяновна умерла 70 лет назад, первые слова на ее родном языке я узнал от своей русской бабушки Музы Александровны. Помню как сейчас: мне годика четыре, комнатка наша с окнами на Кр. Барона и — «лу–дзу», «пал–диес».
Прикосновение к Латвии
Интересно, что бабушка Муза прибыла в Ригу, можно сказать, по горячим следам Красной армии — в 1945 году. Люди той миграционной когорты латышский язык учили не так чтобы очень. Но дед мой служил мало того что в гражданской организации — Латвийском союзе потребительской кооперации, так и вполне себе латышской, ибо завязана она была исключительно на село, и многие коллеги оставались еще с довоенных времен, когда данная структура именовалась «Туриба».
К тому же Муза Александровна моя была 1905 года рождения и годик даже проучилась в настоящей, царской, гимназии в городке Старый Оскол Воронежской губернии. В те времена в подобных заведениях зубрили, страшно сказать, четыре языка — французский, немецкий, латынь и древнегреческий. Но потом, разумеется, «единая трудовая школа» мозолистой сохой прошлась по всему этому классицизму.
Дома у нас были только русские книги, кроме нескольких словарей, в том числе и латышских. Произведения латышских авторов также в небольшом количестве присутствовали: Александр Чак, Имант Зиедонис, Зигмунд Скуинь. Переводные, разумеется. Последний мне честно понравился — помните, книжки в мягких обложках, «Трехдневный детектив» и «Мемуары молодого человека».
Дед мой, Николай Иванович, прибыв с Большой земли, удивительным образом обогатил нашу библиотеку — в ней присутствовала Малая советская энциклопедия 1934–1947 гг. издания, с Берия, Бухариным и Хрущевым, коих в 70–е — начале 80–х упоминали, прямо скажем, нечасто. И была там еще статья о Латвии — стране буржуазно–фашистской диктатуры, со своей отдельной границей с СССР и, что особенно поражало, Польшей, ну и вооруженными силами.
Бригита Карловна и Айна Альфредовна
«Анна наак!» — провозгласил учебник латышского языка для 2–го класса, и я приступил к самому необязательному предмету Латвийской ССР. Сначала, правда, в 24–й восьмилетке на улице Суворова у нас была вполне себе респектабельная учительница — Бригита Карловна, и мы, младшеклассники, ее слушались. Какая–то языковая база проникала, четверки я получал. «Шурп, граматас, уз сколу! Эс бушу тейцамнекс. Тад маминяй, ун папиняй, ун Дзимтеней бус приекс».
— Он вечный студент, у него на уроках порядка нет, — услышал я разговор двух наших учительниц о сменившем Бригиту долговязом выпускнике педвуза. Его малоубедительная педагогика затронула меня мало. Потому как в то же самое время в нашей школе наступил многомесячный перерыв в преподавании математики, и мой принципиальный папа, сам будучи старшим преподавателем «вышки» в РКИИГА, перевел меня в 43–ю среднюю, возле парка 1905 года.
Там латышский пыталась внедрять в подростковое сознание белая ворона педколлектива — Айна Альфредовна. Она была видной блондинкой, уже в годах, но, судя по всему, откуда–то из глубинки. И не особо уютно чувствовала себя в обществе офицерских жен, к коим принадлежало большинство учительниц, и военных же детей нашего 6–го класса. Плявниеки тогда уже заселялись, но соцкультбыт отставал. Полкласса ездили в школу на 47–м автобусе и носили в спортивных сумках и «дипломатах» латышские учебники 2–го и 3–го классов.
На уроках Айны царил лютый бедлам. Зато записными отличниками у нее являлись дети из смешанных семей — Карлис, Ивета, Инара. Мне везло несколько меньше, но так как я, пришелец из Кировского в Московский район, к общей гоп–компании не принадлежал, то тоже перебивался с 4 на 5. Просто не хамил и что–то отвечал. Мне и ставили.
Реванш Альфредовны наступил еще при Союзе — на экзамене по латышскому языку, который, ко всеобщему удивлению, был введен в 1987 году. Даже наши бравые спортсмены (не хулиганы в чистом виде, ибо в пролетарской школе из трех восьмых классов составили только один девятый, остальных погнав в техникумы и ПТУ) притихли. Айна ходила в светлом костюме, очень важная. За тот экзамен я тоже получил пятак. Но не из тех, что были у меня по литературе, истории и географии, а как по алгебре, биологии и физре. То есть не от всей души, а на отцепись.
К слову, круглым отличником в итоге так и не сделался, подвела химия. Вот отчего–то не давалась она во всей своей таинственности формул, и даже тройбан в четверти однажды притащил, чем родителей, кандидатов наук, не то чтобы расстроил, но удивил. Дело в том, что они мне в этом мало чем могли помочь, ибо последний раз учили сей предмет на 1–м курсе.
Возвращаясь к Айне Альфредовне: в последний раз, уже работая в газете, увидал эту гранд–даму на митинге у памятника Свободы. Причем проводившемся какой–то радикальной партией. Вот куда пошли в начале 90–х оскорбленные учительницы…
Очень краткий курс
В 1989 году юный спецкор еженедельника «Атмода» на русском языке объективно обладал лишь начальными навыками латышского. И вот что удивительно: за те два года, можно сказать, в гуще “песенной революции”, никоим образом степень владения им не повысил. Наш тогдашний шеф, Алексей Валентинович (или, как его именовали, Алекс), был полный билингв, из смешанной семьи. Кстати, тоже сын военного.
Ответственный секретарь Марис и фотограф Элмар, разумеется, являлись чистокровными латышами, директор Лариса, секретарь Зоя и переводчица Инесса — счастливыми примерами двуязычия. Но это и все. У остального коллектива, то есть человек десяти, тогда уже ставший госязык был на категорию А1, по–нынешнему говоря.
Алекс решительно погнал нас на курсы. Но так как форма их проведения была исключительно либеральной — на дому у хлебосольной культуртрегерши Кати, то смысла в таком обучении не имелось. В итоге этот факультатив как–то сам сошел на нет. Вместе со мной сие бесперспективное начинание посещал, кстати, Владимир Ильич Линдерман, тогда зам. главного редактора русской «Атмоды»/»Балтийского времени».
Да, парадокс: в то бурное время столь неглубокое знакомство с латышским профессиональному росту не вредило. Ибо тогда мы жили, по большому счету, в общеполитическом контексте СССР. А что тот доживает последние месяцы, никто, как ни странно, не подозревал даже у нас.
И вот более–менее подтянуть латышский мне довелось «с колес», как только перешел в начале 1992 года в «СМ–Сегодня». Когда сразу много появилось на госязыке всевозможных непереводящихся околополитических организаций и мероприятий. Ведь как, к примеру, напишешь про айзсаргов, если ни бум–бум? Газету Pilsonis тоже было очень захватывающе читать. Это сейчас подобное пишут на любом портале и в социальной сети, а тогда просто дико штырило. Шел год за годом, появлялось все больше интересных — для меня — латышских книг по истории.
Вот так, постепенно осваивая интересный рабочий материал, дотянулся я до уровня, позволившего в 2009–2011 годах перевести с латышского языка две полноценные книги Андриса Грутупса, «Обсерватор» и «Маньяк», общим объемом свыше 500 страниц. Ну а с 2014 года вышло уже четыре мои книги, основанные на переводах латвийских дипломатических документов, сейчас готовится к изданию пятая. Еще три книги — тоже о Латвии, и при их создании также латышский применялся, хотя и не столь интенсивно.
Напоследок вернусь в прошлое столетие. Дети навсегда запоминают вкус лекарств. Мама в начале 70–х давала мне раствор кальция, потому как волосы были слабые. Со столовой серебряной ложки глотал горькое и холодное. Зато прическа потом заколосилась, и чубчик в конце 80–х сделал как у Яниса Шипкевица, музыкального ведущего передачи «Лабвакар» в вечернем прямом эфире.
Золотые были времена — поди тогда знай, что потом найдутся старательные люди с учеными степенями, которые попытаются заставить пить один кальций — вместо творога и сыра.
Николай КАБАНОВ.
Фото из архива автора.