Герой прошлого времени...
Отдых в Пятигорске кончился, и снова поручик Лермонтов участвует в «делах» вместе с отрядом генерала Галафеева. 12 сентября 1840 года он пишет А.А.Лопухину: «Я теперь вылечился почти совсем и еду с вод опять в отряд в Чечню. Если ты будешь мне писать, то вот адрес: на Кавказскую линию, в действующей отряд генерал-лейтенанта Голофеева, на левый фланг. Я здесь проведу до конца ноября, а потом не знаю, куда отправлюсь – в Ставрополь, на Черное море или в Тифлис».
Постоянные стычки с отрядами Шамиля… В «Журнале военных действий отряда на левом фланге Кавказской линии» всё время описания жарких схваток и указания потерь. И снова упоминания о поэте-воине: «Равномерно в этот день отличились храбростию и самоотвержением при передаче приказаний под огнем неприятеля Кавалергардского его величества полка поручик граф Ламберт и Тенгинского пехотного полка поручик Лермантов».
И снова «испрашивается о награде» поручику Лермонтову…
10 октября из-за ранения выбывает из строя юнкер Руфин Дорохов. Лермонтов принимает от него начальство над «командой» из «охотников». Что это за отряд?
Сам Лермонтов расскажет в письме Лопухину, что получил «отборную команду охотников, состоящую изо ста казаков, – разный сброд, волонтёры, татары и проч., это нечто вроде партизанского отряда». В наши уже дни «Военное обозрение» поясняет, что, когда стало ясным, что регулярная армия не может справиться с горцами, «появились на Кавказе отряды добровольцев (как говорили, “охотников”), бравшие на себя разведывательные, а зачастую и диверсионные, и карательные функции. При этом не интересовались ни национальностью, ни вероисповеданием “охотника”: в отряде Лермонтова, кроме казаков и русских волонтёров, служило немало горцев».
Л.В.Россильон, с которым у Лермонтова была, мягко говоря, взаимная неприязнь, пренебрежительно писал: «Лермонтов собрал какую-то шайку грязных головорезов. Они не признавали огнестрельного оружия, врезывались в неприятельские аулы, вели партизанскую войну и именовались громким именем Лермонтовского отряда». Россильона в поэте возмущало всё: и то, что он ел с командою из одного котла, и его внешний вид: «Он носил красную канаусовую рубашку, которая, кажется, никогда не стиралась и глядела почерневшею из-под вечно расстёгнутого сюртука поэта, который носил он без эполет, что, впрочем, было на Кавказе в обычае. Гарцевал Лермонтов на белом как снег коне, на котором, молодецки заломив белую холщовую шапку, бросался на черкесские завалы. Чистое молодечество, ибо кто же кидался на завалы верхом! Мы над ним за это смеялись». Впрочем, смеялся, видимо, один Россильон!
Другой участник похода, К.Х.Мамацев (в пересказе В.А.Потто), вспоминал один из октябрьских боёв: «Последний арьергардный батальон, при котором находились орудия Мамацева, слишком поспешно вышел из леса, и артиллерия осталась без прикрытия. Чеченцы разом изрубили боковую цепь и кинулись на пушки. В этот миг Мамацев увидел возле себя Лермонтова, который точно из земли вырос со своею командой. И как он был хорош в красной шёлковой рубашке с косым расстёгнутым воротом; рука сжимала рукоять кинжала. И он, и его охотники, как тигры, сторожили момент, чтобы кинуться на горцев, если б они добрались до орудий».
И вот описание поэта, сделанное Мамацевым: «Я хорошо помню Лермонтова, и как сейчас вижу его перед собой то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенною через плечо черкесской шашкой, как обыкновенно рисуют его на портретах. Он был среднего роста, с смуглым или загорелым лицом и большими карими глазами». Тут, согласитесь, никак не насмешка, а, скорее, восхищение!
«Нечистоплотность» же Лермонтова имеет, видимо, самое простое объяснение: не хотел позволять себе больше удобств и комфорта, чем могло быть у его подчинённых. В других же условиях следил за собой: «У него на шее был небрежно повязан чёрный платок; военный сюртук без эполет был не нов и не до верху застегнут, и из-под него виднелось ослепительной свежести тонкое бельё». Таким запомнил костюм Лермонтова поэт и переводчик Ф.Боденштедт.
Действия «лермонтовского отряда» заслужили самую высокую оценку начальства: «Невозможно было сделать выбора удачнее: всюду поручик Лермонтов, везде первый подвергался выстрелам хищников и во всех делах оказывал самоотвержение и распорядительность выше всякой похвалы». Лермонтов снова был отмечен: в рапорте от 3 февраля 1841 года командующий войсками на Кавказской линии и Черномории генерал-адъютант П.Х.Граббе представлял его к награде золотой полусаблей с надписью «За храбрость» (в этой награде тоже было отказано – уже после гибели поэта).
Сохранилось немало воспоминаний об отношениях Лермонтова с сослуживцами. К.Х.Мамацев вспоминал: «Натуру его постичь было трудно. В кругу своих товарищей, гвардейских офицеров, участвовавших вместе с ним в экспедиции, он был всегда весел, любил острить, но его остроты часто переходили в меткие и злые сарказмы, не доставлявшие особого удовольствия тем, на кого были направлены».
Впрочем, П.Х.Граббе указывал, что такое поведение обычно бывало, стоило «во время самой серьёзной беседы войти в комнату лицу незнакомому или недостаточно серьёзному или просто ему несимпатичному», а вообще-то «очень высоко ценил ум и беседу Лермонтова». Мамацев тоже указывает: «Когда он оставался один или с людьми, которых любил, он становился задумчив, и тогда лицо его принимало необыкновенно выразительное, серьёзное и даже грустное выражение; но стоило появиться хотя одному гвардейцу, как он тотчас же возвращался к своей банальной веселости, точно стараясь выдвинуть вперед одну пустоту светской петербургской жизни, которую он презирал глубоко».
Очень интересно воспоминание служившего вместе с поэтом А.Д.Есакова: «Редкий день в зиму 1840–1841 г. мы не встречались в обществе. Чаще всего сходились у барона Ипп. Ал. Вревского, тогда капитана генерального штаба… Там, т. е. в Ставрополе, в ту зиму, собралась, что называется, lа fine fleur [цвет] молодежи… Вот это общество раза два в неделю собиралось у барона Вревского. Когда же случалось приезжать из Прочного Окопа (крепость на Кубани) рядовому Михаилу Александровичу Назимову (декабрист, ныне живущий в городе Пскове), то кружок особенно оживлялся. Несмотря на скромность свою, М.А. как-то само собой выдвигался на почетное место и всё, что им говорилось, бывало выслушиваемо без прерывов и шалостей, в которые чаще других вдавался М.Ю. Никогда я не замечал, чтобы в разговоре с М.А.Назимовым, а также с И.А.Вревским Лермонтов позволял себе обычный свой тон persiflage'a [насмешки]. Не то бывало со мной. Как младший, юнейший в этой избранной среде, он школьничал со мной до пределов возможного; а когда замечал, что теряю терпение (что, впрочем, недолго заставляло себя ждать), он бывало ласковым словом, добрым взглядом или поцелуем тотчас уймёт мой пыл». На этих собраниях Лермонтов встречался и с Л.С.Пушкиным, с которым был в очень тёплых отношениях.
…А Лермонтов ждал отпуска в Петербург, куда уехал 14 января 1841 года. К ожиданию отпуска относится комический случай, описанный Я.И.Костенецким:
«На Кавказе… находился я в Ставрополе, в штабе командующего войсками,… где я, в должности старшего адъютанта, заведывал первым, т. е. строевым отделением штаба. Однажды входит ко мне в канцелярию штаба офицер в полной форме и рекомендуется поручиком Тенгинского пехотного полка Лермонтовым… Ему хотелось знать, что сделано по запросу об нем военного министра… Когда писарь принес мне бумагу, то я прочитал ее Лермонтову. В бумаге этой… военный министр писал, что государь император, вследствие ходатайства бабки поручика Тенгинского полка Лермонтова… об отпуске его в С.-Петербург для свидания с нею, приказал узнать о службе, поведении и образе жизни означенного офицера. – «Что же вы будете отвечать на это?» – спросил меня Лермонтов. По обыкновению в штабе, по некоторым бумагам, не требующим какой-либо особенной отписки, писаря сами составляли черновые отпуски, и вот в эту-то категорию попал как-то случайно и запрос министра о Лермонтове, и писарь начернил и ответ на него. – “А вот вам и ответ”, – сказал я засмеявшись, и начал читать Лермонтову черновой отпуск, составленный писарем, в котором было сказано, что такой-то поручик Лермонтов служит исправно, ведет жизнь трезвую и добропорядочную и ни в каких злокачественных поступках не замечен… Лермонтов расхохотался над такой его аттестацией и просил меня нисколько не изменять её выражений и этими же самыми словами отвечать министру».
В последний раз Лермонтов едет в Петербург…
Источник Архивариус Кот