Двадцать пять лет без СССР, или Сто лет революции

О международном значении двух годовщин

У истории есть два неискоренимых свойства: она необратима и неустранима. В идеологическом угаре можно пытаться «переписать» историю, но невозможно «переиграть» прошлое, сделать бывшее не бывшим. Нельзя, например, «отменить» революцию 1917 года и её последствия для дня сегодняшнего, как нельзя «отменить» развал в 1991 году рождённого этой революцией Советского государства. Свершившееся свершилось. Его не устранить из жизни последующих поколений и не обратить вспять. Только в той мере, в какой мы это сознаём, мы способны «понять настоящее с помощью прошлого» (Марк Блок), размечая тем самым траекторию движения в будущее.

Две следующих одна за другой годовщины – 25-летие дезинтеграции СССР и 100-летие революции 1917 года в России сближены не только в череде воспоминаний о прошлом. Они сближены по смыслу, и важно понять, в чём состоит их смысловая перекличка.

Чем грозит миру расчленение России

События февраля-октября 1917 года, как и события августа-декабря 1991 года, предстают с высоты времени драмами народной жизни и вместе с тем – актами (само)разрушения крупнейшей по территории государственности, одним из важнейших свойств которой было то, что она стабилизировала миропорядок.

Это коренное свойство российской государственности отмечал в конце 40-х годов прошлого века такой непримиримый противник советского режима, как И.А.Ильин (в статье «Чем грозит миру расчленение России»); в позапрошлом веке об этом же говорили Ф.И.Тютчев, М.Н.Катков и другие представители плеяды российских государственников. Свойство это задано объективно и прямо вытекает из расположения Российского государства на «географической оси истории», в «материковой сердцевине мира» (оба выражения принадлежат британцу Х.Д.Маккиндеру, обладавшему поразительной геополитической интуицией). Потому-то выдержала проверку временем характеристика крушения СССР как «крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века» (В.В.Путин).

Исчезновение с политической карты мира Советского Союза было явлением всемирного масштаба, но при этом оценки самого явления остаются полярно противоположными. В Соединённых Штатах, например, геополитическую катастрофу, постигшую 25 лет назад Советское государство, отмечают, говоря словами Джорджа Буша-старшего, как «праздник демократии и свободы».

В рассечении евразийской сверхдержавы границами новых независимых государств, в острейшем экономическом кризисе, который наступил после развала СССР, в длинной полосе кровопролитий по окраинам теперь уже постсоветского мира (Приднестровье, Абхазия. Южная Осетия, Чечня, Карабах, Таджикистан) кому-то действительно хотелось видеть праздник. Четверть века назад ещё могло казаться, что действительно наступила эпоха «единственной глобальной державы» (З.Бжезинский), а «конец истории», как воображал Ф. Фукуяма, находится на расстоянии вытянутой руки.

Однако шло время, и «праздник» приобретал всё более сомнительный вид. Кто не слеп, тот видит, что исчезновение «удерживающего», роль которого продолжал играть Советский Союз, обернулось разрушением важнейшей гарантии международного равновесия. Следовавшие одна за другой военные предприятия «единственной глобальной державы» в Югославии, Афганистане, Ираке, Ливии, Сирии, «пакетное предложение» удачных и неудачных цветных революций, пресловутая «арабская весна», геополитически абсурдное продвижение военного блока государств Северной Атлантики вглубь Евразии – всё это сделало мир гораздо менее безопасным, чем он был до наступления «праздника».

1917: распад и новое единство

Революция 1917 года в России втянула народы разваленной империи в братоубийственную гражданскую войну и до основания потрясла жизненный уклад десятков миллионов людей, но и она же, пройдя через ряд этапов, создала на развалинах прежней жизни «красную империю» Сталина. «Красная империя» одержит победу в Великой Отечественной войне, превратится в сверхдержаву, станет одной из несущих конструкций биполярного мира, но надломится со смертью вождя, а в 1991 году завершит свой крутой маршрут национально-государственным самоубийством.

Из старых советских учебников перекочевало представление о том, что в 1917 году в России якобы произошли две революции – февральская и октябрьская, «демократическая» и «социалистическая». Эта аберрация исторического зрения плодит много недоразумений.

Во-первых, на расстоянии в сто лет как-то плохо различают, что в февральском антимонархическом перевороте 1917 года «социалистического» было не меньше, чем «демократического»; над тем, чтобы прекратить существование Российской империи и свергнуть законную царскую власть, потрудились все сверху донизу — и забастовавшие рабочие крупнейших петроградских предприятий («пролетариат»), и взбунтовавшиеся солдаты запасных батальонов столичного гарнизона, и страстно агитировавшие народ большевики, меньшевики, социалисты-революционеры, и верхушка генералитета, и думские деятели, и представители императорской фамилии. Если суть демократии в этом, то февральско-мартовские дни 1917 года следует признать апогеем российской демократии. Ещё раз за сто лет демократия в России достигнет своей вершины на коротком этапе перехода от горбачёвской «перестройки» к Беловежским соглашениям.

Во-вторых, единодержавие (самодержавие) и прочность государственного здания, начиная со времён князя Андрея Боголюбского, традиционно шли в истории России рука об руку. Это в равной мере относится к единодержавию русских царей и к сталинскому единодержавию, и это же объясняет, почему Российская республика, вылупившаяся из антимонархического (демократического) государственного переворота в феврале 1917 года, оказалась нежизнеспособной и через несколько месяцев перестала существовать.

В-третьих, в 1917 году в России произошла только одна революция, никакой второй не было. Октябрь стал продолжением Февраля так же непреложно, как «свобода, равенство и братство» революционеров 1789 года превратились в диктатуру якобинского Конвента. Миф о «двух революциях» до сих пор не позволяет разглядеть, что февральский переворот по количеству жертв был более кровавым, чем захват власти большевиками в октябре. Или что «октябристы» – и в этом их заслуга перед отечественной историей – совершили то, что было совершенно не под силу «февралистам»: они железом и кровью спаяли распадавшуюся державу воедино. Отказавшись признать эту их заслугу, мы сомкнёмся с теми, кто предлагает считать развал СССР «праздником демократии и свободы».

В преддверии 100-летней годовщины революции 1917 года нам следовало бы признать, что на протяжении большей части ХХ века Союз Советских Социалистических Республик был формой территориально-политического единства Исторической России, нравится это кому-то или не нравится.

Две годовщины (1917-2017 и 1991-2016) знаменуют распад двух равновеликих в геополитическом смысле государственных единств – империи русских царей и Советского Союза. А насколько живо в народе чувство государственного единства, мы можем судить хотя бы по тому, как внятно заговорило это чувство, когда произошло присоединение к Российской Федерации Крыма.

Оба единства суть части одной общей истории. Может быть, мы ещё не скоро расставим все фигуры нашего столетнего прошлого по своим местам, но если мы удержимся от соблазна вычеркнуть из русской истории её советский отрезок, засевая семена «гражданской войны точек зрения» и усугубляя разрывы исторической преемственности, если, повторяю, мы от этого удержимся, то мы по крайней мере сделаем шаг на том пути, где время разбрасывать камни закончилось, а труд собирания разбросанных камней ещё далёк от завершения.

25 лет спустя

Постсоветская реальность дана нам сегодня в двух измерениях. Одно из них — новые независимые государства, число которых, считая признанные и непризнанные государственные образования, уже заметно превышает количество бывших советских социалистических республик, по границам которых разделили когда-то СССР. Второе измерение — это различные интеграционные формы (СНГ, ЕАЭС, ОДКБ, Союзное государство Российской Федерации и Республики Беларусь), которые присутствуют в жизни постсоветского мира все 25 лет, скрепляемые коммуникациями, семейно-родственными связями, положением русского языка как языка международного общения, памятью о совместном существовании в едином государстве, об общей победе в Великой Отечественной войне, влиянием Русской Православной Церкви на её канонической территории…

Такое «единство в многообразии» отражается и в твёрдо устоявшемся образе «постсоветского пространства» как особой культурно-географической, культурно-исторической и геополитической реальности нашего времени.