Как мы искали «фишки» известных городов в алтайских селах с теми же названиями (40 фото)

Теперь нам известно: не в каждых Каннах найдешь набережную Круазетт. На свете есть Орлеан, где не слышали джаз, зато поют хиты Григория Лепса и Ирины Аллегровой. Местных сувениров не сыщешь не только в шведском Вестеросе. И это далеко не все безумные открытия, которые мы сделали в нашей странной поездке.
Потом выяснилось, благодаря читателям, что есть еще Вавилон, Орлеан и другие не менее интересные места. Последние сомнения развеялись: надо ехать.

Ее хотели назвать Полыновкой. Но фронтовик Первой мировой решил, что звучит не очень. Он не мог забыть польскую Варшаву и подумал: отчего бы ее не создать прямо у себя на родине? Односельчане поддержали. Тоже, наверное, мыслили масштабно.

Так в 1922 году на двух берегах реки Поперечной (теперь там Змеиногорский район) появилась новая деревня — Варшава.

Если вы думаете, что эту историю рассказали нам местные жители, то ошибаетесь. Их в Варшаве еще нужно найти. Коров мы с Юрой встретили раньше, чем людей — они спокойно ходили по единственной на селе ферме. Незнакомцев напугались. Видят их, скорее всего, нечасто.

Чего в алтайской Варшаве много, так это тишины. Слушать ее можно бесконечно, как и любоваться переливами оттенков зеленого на высокой траве, в июле она по пояс — не меньше.

Шумные дни деревни остались в советском прошлом: пилорама, мельница, тысяча свиней, 250 коров, бильярд, библиотека и даже водопровод. Никаких следов всего этого мы не обнаружили. Зато сегодня даже в такой глухой деревне есть сотовая связь. Мы проверили — позвонили в редакцию. Работает! Местные жители тоже ею пользуются — для них это важный канал взаимодействия с «большим миром».

В поселке 10 дворов, где живут в основном пенсионеры. Есть и ребенок — один. Чтобы встретить «варшавцев» (или «варшавян»?), нам пришлось ехать на другой берег Поперечной, в самый центр. В Барнауле место встреч — дом под шпилем, а в Варшаве — скромный памятник солдатам Великой отечественной.

В одном из дворов мы увидели двух пожилых людей: бывшего водителя Федора, наотрез отказавшегося называть фамилию не понятно кому, и молодую пенсионерку Галину Шепелеву, которая переехала в Варшаву ухаживать за мамой.

Алтайскую Варшаву с польской сейчас связывает, пожалуй, только красивый плакат с видом на европейскую столицу. Он наклеен на стене в заброшенном здании бывшей сельской библиотеки. Года три назад в деревню приезжали настоящие поляки — человек восемь. С ними был даже какой-то профессор. Они хотели знать: что за Варшава затерялась в алтайской степи.

Галины Шепелевой в те дни в деревне не было, но как все происходило она знает от односельчан. К приезду делегации тщательно готовились: глава сельсовета и района заранее приехали и предупредили о том, что ожидаются гости. У одной из пенсионерок накрыли столы, организовали по домам места для ночлега.

Поляков в первую очередь интересовал вопрос, почему деревню назвали Варшавой. Но старожилов в ней уже не осталось, а те, кто живет историю не помнят.

Застолье судя по всему получилось интересным — варшавские старушки пели русские песни, поляки их записывали, пели в ответ свои. На следующий день гости сфотографировались с местными у памятника и уехали.

Когда мы спросили, не заезжают ли в Варшаву туристы, бывший водитель Федор, кажется, на секунду подумал, что мы шутим или перегрелись на солнце (что сказал, мы написать не можем — нецензурно).

Мы с Юрой долго бродили по Варшаве в поисках чего-нибудь занимательного. Нашли гусей в реке, рой пчел над поляной, безлюдные улицы и ничего больше.

Уже собирались уезжать, когда услышали за спиной громкий шум мотора. Обернувшись, глазам не поверили — казалось, видим мираж. По извилистой варшавской дороге быстро ехал квадроцикл. А на нем — две девочки в розовом, на вид — лет десяти.

Попытка остановить нарушительниц порядка (прав-то у них точно не было) — не увенчалась успехом. Они прибавили газу и скрылись за ближайшим поворотом.

— Вы где живете?
— В Вавилоне.
— Ничего себе!..
Такой разговор случался или случится в жизни каждого вавилончанина, уверена глава сельсовета Елена Хорошилова. Ей нет еще и 30 лет, но она точно знает, что нужно делать для сохранения деревни.

Вавилон выглядит хорошо — не отнимешь. Мы добрались туда уже на закате. Аккуратные цветные домики, параллельные улочки, асфальтированные дороги, во дворах и рядом с ними — порядок. Гусята щиплют траву, теленок, набычившись, смотрит по сторонам, жители умиротворенно завершают работы по дому.

«Вавилон — это красиво», — говорит нам Елена Жигулина, женщина средних лет, мама троих сыновей, настоящая патриотка своей малой родины.

Кроме названия, все в Вавилоне обычно — и люди, и судьбы, говорит Елена: «Титов у нас не родился, Калашников тоже. Героев соцтруда нет. Похвалиться нечем. Люди у нас только хорошие».

По ее словам, две актуальные проблемы у жителей — это борьба с сорной растительностью и попытки найти общий язык с цыганами. В последнее время их в Вавилоне появилось много, и они заметно улучшают демографическую ситуацию.

Зато социальную напряженность — усиливают. Поначалу бессовестно мусорили, но убирать за собой их вроде бы приучили. Оставляют беспризорных детей — их забирает детский дом. Пугают молодежь ночами — с этим разбираются власти.

Коренные вавилончане относятся к цыганам хотя и настороженно, но, кажется, совсем беззлобно. Похоже, они как герои советских фильмов, верят: «Перевоспитаем!».

«Вавилон — это интригующе», — говорит Антонида Стуканенко, одна из старейших жительниц села. Спокойная пожилая женщина в белом платке. Когда мы пришли, она косила траву — вручную, обычной косой.

Антониде Леонидовне 70 лет, вавилончанка в третьем поколении. Ее прадед участвовал в атаке с вилами на бронепоезд белых в гражданскую войну и чудом выжил: по партизанам стреляли из пулемета, а потом уцелевших и спрятавшихся закалывали штыками. Прадед пересидел в «счастливой канаве». А прабабушка с детьми — в русской печи в избе.

В вавилонском клубе висит несколько огромных стендов, их центральная часть заполнена повторяющимся слоганом: «Вавилон — это… Вавилон — это…». А вокруг него — фотографии: детей, стариков, взрослых. Много-много разных лиц.

Уезжая, мы с Юрой надеялись, что в скором будущем у них будет и благоустроенный пляж, и долгожданный фельдшер в построенном специально для него доме, и отреставрированный памятник ветеранам — то немногое и важное, о чем они мечтают.

Пожалуй, идея найти джазмена в алтайском Орлеане изначально была глупостью несусветной. Но нам с Юрой она нравилась. Перед поездкой в Благовещенский район мы узнали, что алтайский Орлеан вроде бы назвали в честь американского Нового Орлеана.

Мимо Орлеана каждое лето проезжают тысячи туристов — через деревню идет одна из популярных дорог на известное соленое озеро Яровое. Дорожный знак с надписью «Орлеан» — постоянный объект внимания и вандализма.

Порча госимущества заключается в следующем: к названию поселка дописывают слово New и фотографируются на фоне знака. Об этом нам рассказали местные.

Мы предполагали, что орлеанцы, должно быть, народ суровый и привыкший ко всему. Живут рядом с крупным химическим производством завода «Кучуксульфат», купаются в соленых озерах, каждый год в своей сухой степи сажают огород, несмотря на то что урожай бывает раз лет в десять. Оказалось, все совсем не так.

Заехав в деревню, мы остановились в центре села у крыльца магазина, как и Андрей Никитин с Вадимом Вязанцевым 20 лет назад. Правда, новыми русскими в 2018 году нас никто не назвал. Подозреваем, сейчас такое даже в голову никому не пришло бы.

Владелец магазина Максим Гоппе был не слишком многословным, зато сориентировал нас по ключевым точкам в селе: рассказал, где школа, церковь, клуб и сельхозкооператив. Будучи опытными путешественниками, мы знали: главное хранилище информации в деревне — это школа. Туда и направились.

Учителя делали ремонт и разговаривать с нами не особенно хотели, стеснялись. Они посоветовали нам обратиться к Михаилу Антоновичу Мысику, учителю истории и бывшему директору школы. В этой деревне он из тех, кто уже давал интервью журналистам, — опытный.

Нам с Юрой почти сразу стало очевидно, что этот скромный человек болеет за судьбу своей деревни. Он признался, что Орлеан, как ему кажется, всегда недооценивают.

Приезжали кино снимать — включили в него совсем небольшой отрывок о деревне. В советское время сделали центром сельсовета соседнее Яготино, хотя Орлеан был «крепче». Хотели построить школу в Орлеане, а вперед сделали опять же в Яготино — обидно.

При этом в Гражданскую войну именно орлеанцы отбивались от белых и поддерживали советскую власть, а яготинцы встречали их хлебом-солью. Историческая несправедливость налицо.

Михаил Антонович стал тем человеком, который привил местным школьникам интерес к своим корням. «Некоторые узнали, кто их предки до пятого-седьмого колена», — сказал он. В голосе слышалась тихая радость.

Предки самого Мысика были теми самыми переселенцами с Украины, которые жили в Орлеане в его первые десятилетия. Тогда деревня называлась Тройнэ, или Тройное, — участки в ней получили три семьи. Потом ее переименовали.

Самая популярная версия возникновения нового названия вот какая. Брат одного из селян переехал в Новый Орлеан и предложил назвать деревню в честь этого города.

Трое молодых людей поздно вечером заезжают в незнакомый поселок. Им весело: они подшучивают друг над другом, слушают ритмичную музыку, много смеются.

Внезапно все замолкают. По позвоночнику пробегает холодок. Каждый ощущает: что-то здесь не так. Дверцы машины хлопают оглушительно громко. Дорожная пыль хрустит под ногами, почти как снег. Звуки шагов словно бы повисают в воздухе. Кажется, говорить уместно только шепотом.

По краям дороги — развалины домов, сквозь которые прорастают деревья. Несколько домов явно жилые, но людей там нет. И даже света в окнах нет. Вдоль заборов как изваяния стоят тракторы, комбайны и другая сельхозтехника. С первого взгляда не скажешь, рабочая она или ее здесь просто бросили.

Громкий рык раздался в одном из дворов, и на Юру со всего маху набросился он. Зубастый, лохматый, с когтями. Укусил за штанину, но метил явно в шею — подпрыгивал. Мы с водителем Андреем, конечно же, побежали спасать и сами чуть не стали «добычей» неведомого зверя.

Странное существо мы сразу же прозвали каннским львом. Другого-то в алтайской деревеньке с вызывающим названием Канны не нашлось. Уже дома узнали, что эта порода собак называется японский хин. Щенок с документами стоит 20−40 тыс. рублей. Откуда такой бобик взялся в маленьком поселке, осталось для нас загадкой.

Конечно же, он был очень милым и совсем не страшным. Просто первое впечатление, которое произвели на нас вечерние Канны Табунского района, сыграло с нами злую шутку. Из кровососущих в поселке нашлись только комары. А вместо зомби мы встретили дружелюбных и опрятных жителей.

Один из них, пенсионер Петр, сказал, что к осени собирается переезжать в Табуны: в Каннах осталось девять жилых дворов, в райцентре все-таки повеселее.

У жителей поселка есть постоянные связи с Европой. Правда, не с французскими Каннами, а с Германией. Первые поселенцы в деревне были немцами, потом многие из них уехали на историческую родину. С односельчанами они общаются до сих пор, некоторые даже приезжают в гости.

«Немецкий след» в Каннах заметен. Несмотря на то что это глубокая-глубокая провинция (дорога от Барнаула занимает примерно семь часов), люди, которые остались в деревне, продолжают поддерживать образцовый порядок в своих дворах: заборы ровные, в ограде растут цветы. Видно, что не ленятся, не опускают руки, продолжают трудиться, несмотря ни на что.