Ворчать в пути – дело святое
Русскую литературу удалить от благодатной темы железной дороги невозможно – как Москву от Садового кольца. При этом не обязательно даже вспоминать Николая Алексеевича Некрасова и его незабвенное стихотворение. Есть множество историй – из жизни и творчества классиков отечественной словесности, чуть меньше известных, но тем не менее красноречиво подтверждающих данную аксиому.
Возведение первой железнодорожной магистрали в России приветствовали многие. Но громче других, пожалуй, – поэт Степан Шевырёв, создавший звучную оду в честь нового строительства, призванного объединить страну. Поэт предвидел, что вот-вот в Москву двинутся поезда с Кавказа, из Сибири, с Волги, – и прославлял труд строителей дороги, связавшей Петербург с Белокаменной:
Чуткой силой обновлённый,
Встанет русский исполин
Пред дивящейся вселенной,
Строен, гибок и един.
Граням, ставленным веками,
Роковой положит срок
И свободными руками
Сдвинет Запад и Восток.
Закипай же, труд народный!
Русский Бог! благослови
Подвиг миру многоплодный,
Путь общенья и любви!
Лягте горы, встаньте бездны,
Покоряйся нам, земля,
И катися путь железный
В сердце русского Кремля.
Громко сказано, высокопарно! Но эти образы вполне соответствовали времени. А теперь перенесёмся в годы, когда чугунка уже стала привычным транспортом, хотя ещё и вызывала некоторый священный трепет.
Летом 1877 года Достоевский ехал поездом из Москвы через Зарайск в имение родителей Даровое, располагавшееся в десяти верстах от города. Усадьба со скромным домиком, где писатель проводил летние месяцы в детстве, на тот момент принадлежала его сестре Вере Михайловне. До этого Фёдор Михайлович не появлялся в местах своего детства лет сорок – и, вероятно, был взволнован. В то время мастер уже работал над романом «Братья Карамазовы», нервничал, пребывал в скверном настроении. «Множество остановок, пересаживаний, а на одной станции приходится ждать этого пересаживания три часа. И всё это при всех неприятностях русской железной дороги, при небрежнейшем и почти высокомерном отношении к вам и к нуждам вашим кондукторов и «начальства». Всем давно известна формула русской железной дороги: не дорога создана для публики, а публика для дороги» – такое язвительное рассуждение появилось вскоре в «Дневнике писателя»… Давно уже в городе Зарайске нет железнодорожного вокзала. Зато в 2017 году на бывшей станции установили памятный знак в честь 140-летия кратковременного пребывания там Фёдора Михайловича Достоевского.
Ворчать в пути – дело святое. Но думаю, писатель не забывал, что обязан железным дорогам многими образами и мыслями, сюжетными поворотами и оригинальными задумками. Например, вот вам завязка знаменитого его произведения:
«В конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу. Было так сыро и туманно, что насилу рассвело; в десяти шагах, вправо и влево от дороги, трудно было разглядеть хоть что-нибудь из окон вагона. <…> В одном из вагонов третьего класса, с рассвета, очутились друг против друга, у самого окна, два пассажира... Если б они оба знали один про другого, чем они особенно в эту минуту замечательны, то, конечно, подивились бы, что случай так странно посадил их друг против друга в третьеклассном вагоне петербургско-варшавского поезда».
Так начинается «Идиот» Достоевского. Так возвращался в Россию из Швейцарии князь Лев Николаевич Мышкин. И обстановка необыкновенно привычна: вроде прошло полтора столетия, а роман близок нам, кроме прочего, и потому, что мы сразу чувствуем родство с его героями. Те почти так же, как мы, ездили в поездах. Конечно, это были другие вагоны, которые тащили вперёд дымящиеся паровозы. Но всё это нам близко и понятно. Мы сразу готовы погружаться в атмосферу произведения – старинного, но не устаревшего. А не будь там железной дороги в завязке, ещё неизвестно, как бы всё обернулось.
Другому Льву Николаевичу – Толстому – железная дорога сперва не слишком понравилась. Он впервые увидел её в Европе и сразу затосковал по более привычному путешествию в дилижансе. Тоже ворчал, глядя на шумные паровозы. Правда, потом не раз путешествовал по рельсам. И снова ему было шумно, неудобно. Но разве сумел бы Толстой обойтись без железных дорог в своей прозе? Вот завязка замечательной повести:
«Это было ранней весной. Мы ехали вторые сутки. В вагон входили и выходили едущие на короткие расстояния, но трое ехало, так же как и я, с самого места отхода поезда: некрасивая и немолодая дама, курящая, с измученным лицом, в полумужском пальто и шапочке, её знакомый, разговорчивый человек лет сорока, с аккуратными новыми вещами, и ещё державшийся особняком небольшого роста господин с порывистыми движениями, ещё не старый, но с очевидно преждевременно поседевшими курчавыми волосами и с необыкновенно блестящими глазами, быстро перебегавшими с предмета на предмет. Он был одет в старое от дорогого портного пальто с барашковым воротником и высокую барашковую шапку. Под пальто, когда он расстёгивался, видна была поддёвка и русская вышитая рубаха».
Да, это «Крейцерова соната» – повесть, сюжет которой держится на железнодорожной беседе. А первые строки, начало – это всегда ответственный шаг для писателя. И поездное многолюдье сразу говорит о многом, создаёт необходимый тон. Только в вагоне Василий Позднышев мог рассказать свою страшную, болезненную историю о ревности и убийстве. Случилась бы в русской словесности эта повесть, кабы не железная дорога с её устоями, традициями, включая то беззаботную, то горячечно искреннюю беседу? Как знать…
Итоги нашего небольшого обзора подведёт Виктор Шкловский – великий алхимик литературных секретов: «Железная дорога изменила всё течение, всё построение, весь такт нашей прозы. Она отдала её во власть бессмысленному лопотанью французского мужичка из Анны Карениной. Железнодорожная проза, как дамская сумочка этого предсмертного мужичка, полна инструментами сцепщика, бредовыми частичками, скобяными предлогами, которым место на столе судебных улик, развязана от всякой заботы о красоте и округлённости. Да, там, где обливаются горячим маслом мясистые рычаги паровозов, – там дышит она, голубушка проза, – вся пущенная в длину, наматывающая на свой живоглотский аршин все шестьсот девять николаевских вёрст, с графинчиком запотевшей водки».
Шкловский, как всегда, категоричен и проницателен. В этом случае с ним трудно спорить. Как долго человечество искало сочетания технического прогресса с интеллектуальными и душевными движениями! Паровозы стали символами этого сочетания.
В наши дни литературным классикам путешествие по железной дороге понравилось бы куда больше. На фото: вагон литературно-исторического поезда, следующего по маршруту Москва – Тула – Ясная Поляна в день рождения Льва Николаевича Толстого, 2001 г. Александр Поляков / РИА новости