Дело Таушкина: как бюрократия делает из поручения преступление
В коридорах Ленинского райсуда Ульяновска 21 мая было тесно и шумно. На лавке для подсудимых — бывший замминистра имущественных отношений и архитектуры области Александр Таушкин. Формулировка жёсткая: мошенничество при получении выплат в особо крупном размере (ч. 4 ст. 159.2 УК РФ). Сумма — 1,8 млн руб. Суд избирает меру пресечения — арест до 18 июля. Дальше — знакомая бюрократическая драматургия: протоколы, ходатайства, основанные на простых предположениях, доводы следователя и прокурора: «обвиняемый продолжит заниматься преступной деятельностью», «окажет давление на свидетелей», «скроется от следствия», «скроет доказательства». Но чем внимательнее смотришь на фактуру, тем сильнее распадается чёрно-белая картинка «украл — сядет». Слишком много в этом деле не про деньги, а про механизм, который сам себя загнал в угол.
Три страницы фабулы — и одна строчка про мотив
Следствие рисует понятную схему. В региональное министерство соцразвития подали список из 12 граждан, якобы привлечённых к контрактной службе. За «агитацию» начислили 1,8 млн руб. Эти деньги упали на счёт главного бухгалтера Министерства К. - подчинённого Таушкина. По версии силовиков, Таушкин мог этими деньгами распорядится по своему усмотрению с момента их перечисления К. Следствие разводит руками: у преступления формальный состав. Документы, банковские проводки, переписка — всё сходится. Формально. Но там, где обычно в обвинениях звучат ключевые слова «выгода» или «корысть», в этом деле — сплошные предположения: кому именно и зачем. Конкретного доказательства, что деньги предназначались в чьи-то карманы, нет. И это не риторика адвоката — это слабое место фабулы обвинения.
Силовой фон, впрочем, внушительный: задержание 19 мая, двое суток в ИВС, расследование под контролем силовиков.
Откуда вообще взялись эти деньги
Чтобы понять двусмысленность, необходимо вернуться в конец 2024 года. 29 октября постановлением № 69-п/дсп Ульяновская область вводит дополнительную меру поддержки: гражданам, «оказавшим содействие в привлечении» людей на контракт, полагается 150 000 рублей за каждого. С 27 ноября это уже устоявшаяся цифра, деньги — из регионального бюджета, порядок — утверждён и разослан ведомствам. Министерствам, государственным учреждениям, главам администраций спускают план: привлечь к подписанию контракта определенное количество человек, формировать межведомственные агитационные группы и выдавать выплаты тем, кто «помог привезти людей». Фраза — казённая, смысл — предельно понятный: надо выполнить задачу.
В Министерстве имущественных отношений, где работал Таушкин, план небольшой - всего 12 человек - но он провисает. На одном из совещаний, по показаниям главбуха ведомства К., и министр, и зам требуют «закрыть показатель», иначе разговор будет коротким. Так рождается «техническая» схема: не чиновники бегают за контрактниками, а воинская часть формирует список тех, кто реально заключил контракт. Деньги затем должны уйти «в фонд части» — так видят смысл исполнители. То есть функция министерства — довезти бумаги и обеспечить перевод. Это, с точки зрения защитников, и было исполнением «общественного поручения», а не личной инициативой для наживы.
Самая важная запись в деле
Уголовные дела редко держатся на одной детали, но тут есть запись разговоров от 16 апреля — то самое ОРМ «Наблюдение». В беседе, записанной без ведома участников, звучит мотив, который нельзя недооценивать: «У нас нет корысти… получаем эти деньги и отправляем их в фонд… чтобы 104-я дивизия укомплектовала наших бойцов». С точки зрения уголовного права это бьёт по самому сердцу обвинения: мошенничество — всегда про прямой умысел на хищение. Нет умысла — нет состава. Запись именно об этом.
Ещё один кирпичик в эту стену: деньги, полученные 27 марта, не тратились. К. — тот самый главбух, на чьём счёте лежали 1,8 млн — он их обналичил и… держал у себя до изъятия 20 мая. Никаких попыток «поделить», «распилить», «перевести через третьих лиц». Это скучный факт, который, однако, плохо встраивается в привычную драматургию «поделили — исчезли».
«Фиктивность» как технический термин
Нужно честно проговорить неприятное: «список» действительно содержит ложные сведения — в том смысле, что его подготовило не министерство, а воинская часть; и что агитацию фактически вели военные, а не включённые в межведомственные группы гражданские.
Но при этом следствию прекрасно известно о том, что делегация Министерства в составе министра, его заместителя, главы администрации района и сотрудника военкомата действительно были в воинской части (пусть и без главбуха ведомства) и действительно агитировали мобилизованных граждан.
Это и есть бюрократический изъян. На нём и стоит позиция следствия: подали ложные данные, чтобы «снять» деньги. Но защита разворачивает ту же фактуру иначе: люди в списке — настоящие контрактники; выплаты предусмотрены формально тем, кто «содействовал», а содействие выполнялось в координации с частью; конечная цель — поддержка подразделения, а не карман. Юридически спор тонкий, но ключевой — о намерении.
В постановлении не сказано, что мобилизованные не могут заключать контракт и что их нельзя учитывать в выплатах. Ограничений по категориям там просто нет. Значит, схема «часть агитирует своих, министерство оформляет бумагу, деньги идут обратно в часть» формально не противоречит духу документа — она лишь неудобна для бюрократии, потому что ломает её аккуратный контур.
Почему история легко стала «уголовкой»
Сторона обвинения апеллирует к «доказанности» цепочки: фиктивный список — начисление — снятие. Логика ясна: если документ «подложный», всё остальное — производное. Но у этой конструкции два слабых болта. Во-первых, прямого подтверждения, что кому-то обещали личную выгоду, нет. Во-вторых, даже «технические» обсуждения, кто понесёт деньги и кто их переведёт, ещё не про умысел «присвоить». Это — про страх бюрократа не выполнить «план руководства» и про желание сдать отчёт как можно быстрее.
Наконец, если следовать чистой логике силовиков, отвечать должен тот, кто реально получил выплату — то есть главбух ведомства. Но он в деле — ключевой свидетель, который прямо говорит: «умысла на хищение не было; деньги предназначались в фонд 104-й дивизии». Легко понять, почему для версии обвинения его удобнее видеть «введённым в заблуждение» — но показания от этого не исчезают.
Человек с биографией, а не с легендой
Есть ещё слой, который в уголовных делах часто списывают на «характеристики» и «письма поддержки». В этой истории он не второстепенный. Таушкин много лет публично и не впрок занимался волонтёрством: от гуманитарных сборов до плетения маскировочных сетей, от помощи семьям участников боевых действий до организации локальных патриотических акций.
Это не прикид на скамье подсудимых, а постоянная линия жизни — её подтверждают и документы, и люди. На таком фоне тезис про «корысть» выглядит чужеродно: он плохо приклеивается к фактам.
В сухом остатке — репутация человека, который не замечен в коррупционных историях и которого коллеги описывают как «скорее исполнительного, чем креативного» чиновника. Исполнительного — это как раз про те условия, в которых в конце 2024 года начиналась программа выплат: «надо сделать». И он сделал — как умел и как считал правильным, опираясь на договорённость с воинской частью и своим руководством.
Где проходит граница
Вопрос, который суду ещё предстоит решить, звучит просто и страшно: можно ли считать мошенничеством попытку направить бюджетные деньги на поддержку воинской части через кривую бюрократическую воронку? Если ответ «да» — тогда любая ошибка формы становится преступлением, даже если содержание — помощь армии, а деньги не исчезли. Если «нет» — значит, система признаёт: важны не только бланки и визы, но и мотив. А мотив в этом деле прост и задокументирован — поддержка 104-й дивизии.
В этой развилке и сидит двойственность: закон любит формальности, общество — смысл. Формально есть «ложный список», реально — контрактники и неистраченные 1,8 млн, которые ждали перевода. Формально — «сговор», реально — служебное поручение «закрыть показатель» и договорённость с частью, готовой самостоятельно формировать списки. Формально — риск «давления на свидетелей», реально — отсутствие тех, кто сказал бы: «он хотел украсть».
Почему эта история больше, чем один приговор
Дело Таушкина — это тест не только на «строгость суда», но и на способность государственного механизма отличать мошенничество от бюрократической импровизации. В нём есть всё, что делает процесс громким: силовое ведомство в титрах, тайные процедуры «для служебного пользования», номера постановлений, аккуратно подшитые в дела. Но есть и то, что редко громко звучит: человеческая логика, по которой «если не взял себе — за что карать?». Суд, как всегда, скажет своё. Общество уже сказало: «хочется справедливости, а не показательной порки».
Да, следствию удобно держаться за формулировку «подложные документы». Да, сторона обвинения укажет на каждый подпункт инструкции, который был нарушен. Но юридическая реальность не исчерпывается регламентом — она строится из трёх вещей: факта, мотива и результата. Факт: 1,8 млн рублей действительно были начислены и изъяты. Мотив: из записей и показаний вытекает поддержка части, а не личная выгода. Результат: ни копейки не растворилось в карманах. Эти три звена вместе плохо работают как «мошенничество», но очень напоминают «бюрократический риск-менеджмент», когда форму натягивают на заданную сверху цель.
И ещё раз про важное
Эта публикация не о том, чтобы «оправдать любой ценой». Она — о здравом смысле. О том, что закон умеет различать «обман ради выгоды» и «обход формы ради цели», и что в конкретном деле граница между ними проходит по аудиозаписи 16 апреля и по сумке с наличностью, которую никто не разбирал на доли. И о том, что, если мы превратим любое несовпадение формы и содержания в уголовную статью, у нас просто не останется людей, готовых брать на себя ответственность — останутся лишь те, кто умеет красиво подписывать бумаги и не делать лишних шагов.
Пока адвокаты оспаривают арест и несогласие с возбуждением дела, а следствие аккуратно подсчитывает «риски», у этого сюжета есть странная и важная мораль. Она не про «героя» и не про «виновного». Она про то, что иногда самые громкие дела — это не про хищение, а про несовпадение государственных инструментов с тем, как люди пытаются помогать. И суд, решив конкретную судьбу, заодно решит и общий принцип: считать ли кривую бюрократическую форму достаточным доказательством преступления — даже когда по смыслу и по следам денег речь идёт о другом.
Если же мы хотим не только строгого правоприменения, но и справедливости, то придётся научиться видеть разницу между «сняли деньги под чужую бумагу» и «заранее договорились: военные делают свою работу по набору, чиновники — по оформлению, а финальная точка — фонд части». В одной схеме — обман и присвоение. В другой — корявая, но понятная попытка выполнить поручение и перевести средства туда, где они, по мнению участников, реально нужны. Дело Таушкина — как раз про эту разницу. И именно поэтому это история не только о человеке, но и о зрелости системы, которой пора научиться различать намерения не хуже, чем подписи.
Данный материал является официальным запросом в правоохранительные органы Российской Федерации для оценки изложенной информации и принятия необходимого процессуального решения, которое обеспечит конституционное право обвиняемого на защиту.