Прощай, экспо-лето. В Новосибирске точно было что посмотреть в июне-августе?
«Континент Сибирь» продолжает обсуждать, насколько интересно жить в крупнейшем мегаполисе по эту сторону Урала, и предлагает вниманию читателей вторую часть обзора самых ярких культурных событий в Новосибирске весны-лета 2022 года. Вслед за лучшими театральными спектаклями давайте проинвентаризируем удачи выставочного лета-2022, которое отличилось удивительной, совершенно не каникулярной плотностью событий. Были, конечно, выставки сугубо проходные: многие музеи Новосибирска самые эффектные свои события берегут осень и зиму. Но главный арт-музей и летом постарался представить немало таких экспозиций, о которых отпускникам, покидавшим город, впору пожалеть: они-то это не увидели!
Для музейно-выставочной сферы нетуристических городов лето – «ноль-время». Потому что адресная аудитория на эти три месяца разъезжается по городам другим – по туристическим. Где лето, напротив, горячий сезон. Где музеи и выставки к сентябрю собирают тучный урожай билетных корешков и зрительской наличности.
Новосибирск в этот ситуационный канон вписывался надолго – практически всю жизнь. Будучи по типологии сугубо нетуристическим городом и привычно пустея не лето…
Образ городского лета начал меняться в карантинное двухлетие и, наконец, был окончательно прорисован летом-2022. По сумме всем известных обстоятельств дальне-заграничный туризм «выключился». И город, пожалуй, впервые не опустел на лето. На что тут же отозвалась выставочная жизнь.
В Новосибирске она сконцентрирована довольно плотно – словно бусы на нитях улицы Свердлова и Красного проспекта – главный корпус государственного художественного музея с постоянными экспозициями, его «свердловский» корпус с календарными выставками, выставочный центр «ЦК19» выдавший обойму экспозиций, посвященных дизайну (технической эстетике как экспо-теме будет посвящен отдельный обзор), экспо-сектор «Дома Да Винчи», наконец, выставочное пространство «Формуляр» в Областной научной библиотеке. Залы поменьше и малые музеи Новосибирска летом ждут высокого сезона. Краеведческий музей свою самую эффектную выставку «Недоступная красота» тоже припас на старт сезона (и такая календарная локализация отлично сработала!).
Зато Новосибирский художественный музей летом не то что не снизил тонус до каникулярного, а даже нарастил. И не только он: чуть поодаль на той же нити – крупная новая бусина – арт-центр «Красный», тоже в летнюю дрёму не впадавший, по примеру «старшего брата», НГХМ. С него, с арт-центра «Красный», мы и начнём резюме летней выставочной жизни.
Котики – это не китч!
Главное июньско-июльское событие арт-центра «Красный» называлось монументально и по-книжному – «Жизнь замечательных котов». Ассоциация со знаменитой биографической серией неслучайна – выставка, по сути, посвящалась художественной эмансипации кошек. Переводу их из плоскости «визуального фольклора» в сферу профессионального искусства.
У котиков довольно странное место в визуальной культуре: очень объёмное (в любительском фото-видео-массиве интернета кошки – недосягаемые лидеры), но как бы непризнанное.
Потому что любое современное изображение кошки долго считалось автоматическим эквивалентом дилетантизма. Дескать, котики – это что-то из мира копилок, жаккардовых ковриков и настенных тарелок. То есть, не арт никакой, а в лучшем случае крафт, рукоделие. Или даже китч. Например, на многие фотоконкурсы принципиально не принимали фотографии кошек – независимо от уровня их художественности. Ибо художественность таких фото была заведомо отрицаема.
Разумеется, без рефлексии эта дискриминация обойтись не могла. Интернет, который себя позиционировал и как пространство контркультуры, с первых дней своего полновесного существования сработал как гигантский кошачий приют – прибрал к себе пушистых созданий, одарил их новыми эпитетами и словоформами («котэ», «котан», «шерстяной содомит», всяческие «кусь» и «лизь» - это именно из языка онлайновой эпохи).
Приютил и вознёс. Котики обжились в виртуале и преспокойно там возлежали все девяностые, нулевые и десятые – не особо претендуя на мир материальных арт-носителей, на мир холста, бумаги и камня. Мол, сказано – квази-искусство – ну, и ладно, мы не настаиваем, у нас же лапки.
Расклад стремительно изменился на подходе к двадцатым: когда реальность стала тревожной, вибрирующей и сумрачной, коллективному «я» остро понадобилась усиленная порция «целительной кошкости». Мир искусства открыл двери. И котики вошли.
Ну, они, понятное дело, потоптались на пороге – всякий, кто поближе знаком с этими животными, знает их неподражаемую манеру входить в комнату. Арт-центр «Красный» подхватил и отразил сей глобальный тренд.
Коты в художественном пространстве 2022-го – это уже не образы для глиняных копилок и неуклюжего фарфора, а настоящие боги постмодерна, гипер-цитат и метаиронии. Большая часть этой выставки (весьма многолюдной – из трёх десятков художников и скульпторов) как раз была ироничной и стилизаторской.
Коты и кошки во всех воплощениях – от «цитатных» фантазий Алексея Дмитриева, помещающего животных в миры великих живописцев, до демонстративного, как бы игрушечного наива Оксаны Антопуло. Впрочем, за нарочитой наивностью там шаловливо пряталась мастеровитая отточенность художественных техник – почти как коготок в мягкой кошачьей лапе. Другие работы, напротив, почти не содержали явной стилизации и подавали пушистую натуру практически как есть – на правах портретируемых героев. В 2022-м портрет котика – это уже не китч и не «зашквар». Просто портрет.
Словом, котики добились. Котики смогли. Впрочем, котикам всё равно. Это же люди их роль переосмыслили.
Многогранный скульптор непластичного города
Главная скульптурная экспозиция лета-22 – выставка Елены Телешевой, проходившая в Новосибирском государственном художественном музее. Музеи Новосибирска не часто устраивают выставки станковой скульптуры, предпочитая жанры «настенные» или малую декоративную пластику – в силу их большей экспозиционной практичности. Станковая скульптура – тема для временной экспозиции хлопотная. Но чем реже, тем ярче эффект: выставка-антология Елены Телешевой получилась зрелищем мощным.
Телешева – это, пожалуй, столь же значимый репрезентант Новосибирска в скульптуре, каковым в живописи был Николай Грицюк. Просто город у нас… скажем так… не скульптурный. И скульпторы тут в тени художников.
Потому местный скульпторский star-лист среднему новосибирцу известен минимально. Впрочем, это не вина самих скульпторов – Елена Телешева-то бесспорно в первых строках этого списка.
Телешева – если не великий, то большой скульптор. Она обладала буквально мужской ваятельской плодовитостью. Что для миниатюрной женщины с комплекцией шестиклассницы – буквально феномен, подвиг тела и духа. Вряд ли стоит обсуждать, что было триггером этой активности – соперничество с мужем-художником (этакая арт-эмансипация, нежелание оставаться просто «мужней женой») или желание переспорить город, в котором она волею судьбы осела. Воля судьбы была не очень-то доброй, но уж как вышло, так и вышло.
Переспорить город? Ну да. Переспорить его вопиющую, буквально демонстративную непластичность. Новосибирск – он такой. Скуден не только на архитектурную колористику, но и на пластику.
Для города такого масштаба в нём ошеломительно мало скульптуры. Причем, даже не в сравнении с западными «бургами», чьи улицы, парки и площади густо населены каменной и бронзовой живностью всех биологических видов и художественных стилей. Новосибирск обидно «сливает» даже российским городам близкого или меньшего масштаба – и Екатеринбургу, и Воронежу, и Уфе, и Перми, и Ярославлю.
Скульптурное «я» в архитектуре и парковом дизайне Новосибирска несоразмерно скудно. Причем, оно не оскудело внезапно в какой-то мрачный день или год – оно всегда таким хиленьким и было.
Непризрачные образы, замыслы и смыслы новосибирской оперы
Даже в 1930-50-х, когда здания всех размеров и функций густо колосились фасадными статуями повышенной идейной сознательности, Новосибирск из этого общего тренда то ли выпал, то ли отчаянно опоздал к раздаче. Задуманный на улице Урицкого монументальный дом со скульптурами не успели построить вообще – весь целиком. А те построенные здания, где скульптуры по проекту предусматривались, вступили в строй без них. Например, кубические тумбы на портике НОВАТа – это не просто элементы балюстрады, а пьедесталы, не дождавшиеся своих бетонных жильцов.
Взамен того их дождался спустя много лет, уже на излёте «сталианса», новокузнецкий ДК Алюминщиков. Предвоенные отливочные матрицы музыкантов и танцоров внезапно и сильно пригодились этому огромному и парадоксальному зданию. Зданию, которое из-за длинного срока строительства родилось старомодно пышным, став последней вспышкой советского ампира в стеклянно-бетонных шестидесятых.
Две большие ниши по краям портика НОВАТа – тоже несостоявшиеся вместилища для Чайковского и Глинки. Из всего задуманного скульптурного убранства наш театр успел получить лишь барельеф от Веры Штейн.
Вокзал, в свою очередь, в ходе реконструкции потерял довоенные интерьерные скульптуры – счастливую мать в спортивных бриджах и четверку бетонных детей – пионера с пионеркой и двух беспартийных маленьких музыкантов.
И даже то, что получилось и осталось – оно… ну, такое себе. На «четвёрку». Речь о рабочем и крестьянине на фронтоне Сибревкома (ныне Художественный музей). Габариты этих статуй малы, отчаянно несоразмерны самому зданию, потому их присутствие на фронтоне даже не все прохожие замечают. «Ух ты, да там, оказывается, статУи!» - довольно типичный пешеходский возглас на этом участке Красного проспекта.
Неудивительно, что у новосибирцев потому нет и навыка «потребления» скульптуры. На это намекает диковатая «общественная реакция» на существующие в городе изваяния. Например, Новосибирск в своё время сильно удивил соседей по клубу мегаполисов реакцией на декоративную скульптуру «Мальчик с рыбой»: одухотворенную публику напугало наличие гениталий у каменного малыша.
С этой деталью у мраморных путти и купидонов не конфликтовало даже чопорное сознание викторианских англичан. Но Новосибирск, как выяснилось, не осилил детского писюна. Из той же обоймы – любовь к вульгарному натурализму, неприятие памятника хирургу Юдину у детской больницы и Ермаку в терминале «Толмачёво». И даже неприятие вполне имперского монумента Покрышкину на площади Маркса. Мол, зачем там орёл?! Он же лётчик! Надо самолёт!
Елена Телешева, обладавшая гармоничным разнообразием ваятельского почерка и чувством эпохи, имей она при жизни более масштабный доступ к зрителю, могла бы мощно «прокачать» коллективный вкус, одушевить здания и интерьеры Новосибирска. У Москвы есть Мухина и Голубкина, у Новосибирска были бы Елена Телешева и Вера Штейн.
Но у истории сослагательного наклонения не бывает. Потому скульптурное эго Новосибирска – феномен не городской, а музейный. Но даже в этом статусе – безоговорочное must see, must know.
Мандалы и хачкары
Две больших летних выставки в Художественном музее находились на межтематическом стыке искусства и этнографии. Этнография, страноведение – сферы более повествовательные и фактографичные, нежели арт-жанры. Но когда речь идёт об этносе географически дальнем или стране с очень «плотной» культурой, этнография и художества отлично меж собой уживаются. Среди музеев Новосибирска нет чисто этнографического – даже Краеведческий музей проявляет себя на стыке тем – и в краеведении, и в арт-показах. Но такая «межграничность», пожалуй, даже на пользу – этнографический контент арт-специализации не противоречит.
Проникновение в далёкую, экзотичную, обманчиво наглядную цивилизацию олицетворяла выставка «В стране Изумрудного Будды». Таково одно из метафорических самоназваний Таиланда. А Изумрудный Будда – вполне конкретный артефакт, древняя статуя, одна из религиозных реликвий Таиланда.
Брендирование второй выставки тоже подразумевало историко-религиозную первооснову: экспозиция «Сокровища «Ковчега» в сердце Сибири» - экспо-гастроли Армянского музея «Тапан» - одного из крупнейших собраний армянского искусства за пределами собственно Армении. В топ-листе древнейших христианских наций армяне рядом с греками и наследниками Pax Romana, о роли Ноя и его ковчега в армянском культурном коде все начитанные люди тоже осведомлены.
Обе выставки – удачный пример того, как духовно-религиозные аспекты культурного кода можно подать в одном букете со светской, жизнерадостной и разнообразной изобразительностью.
К слову, вводные точки созерцания были разными: если «Сокровища «Ковчега» представляли религиозные реликвии и арт-объекты, созданные самими представителями армянского народа, то экспозиция «В стране Изумрудного Будды» - рефлексия российских художников и скульпторов относительно Таиланда. Плод творческих командировок в эту страну. Точнее, целая корзина таких плодов.
По концепту своему этот вернисаж оказался похож на выставку «О, Гавана! Транзит…». И сходство это не случайно – задуман и воплощён проект был той же самой командой – Российской Академией художеств, Бюро творческих экспедиций, Россотрудничеством и культурным департаментом МИДа. Владимир Анисимов, академик РАХ и президент Бюро творческих экспедиций в проекте присутствовал и как экспонент – как создатель «Колёс Сансары» – арт-объектов, сделанных с типично индокитайской узорчатой кропотливостью и с большим почтением к религиозному контексту. Не будь у этих предметов соответствующей таблички, публика сочла бы их древними тайскими реликвиями.
Степень проникновения в тайскую тему у участников большого выставочного сообщества была разной – от глубинно-визионерской, эзотерической до созерцательно-иллюстративной. Впрочем, примитивной и банальной отпускной «сувенирщины» (в духе клише «слоники-лотосы-трансвеститы») не было ни у кого. Если уж российский художник решается погрузиться в чужую культуру, то на мелководье предпочитает не плавать…
Выставка «Сокровища «Ковчега» в сердце Сибири» не содержала столько буквальной, острой экзотики, как тайская, но впечатляла другим – плотностью концентрации художественного материала. Армения и армянская диаспора – арт-вселенная с удивительной продуктивностью и со столь же феноменальным многообразием создаваемого.
И во времена Российской Империи, и в пору существования СССР, и сейчас, в роли члена СНГ Армения умела вносить в совокупный культурный продукт долю, огромную по объему и разнообразию. Это какая-то буквально муравьиная силища (мускульная эффективность муравья всем известна если не из курса зоологии, то хотя бы от Николая Дроздова).
Причем, в отличие от коллективного арт-продукта своей соседки Грузии, Армения умеет создавать общепонятные, универсальные образы и смыслы. Эти культуры – грузинская и армянская – при условном сходстве своих климатических условий обладают совершенно разными, буквально противоположными темпераментами и векторами.
Ирония обманчивой очевидности: в Новосибирске открывается выставка частной геологической коллекции
Грузинская культура – интровертная, самоуглубленная. Она как бы глядится в саму себя из-под тяжелых век с густыми, вороными ресницами. И итогом такого процесса выдаёт во внешний мир по большей части самосозерцательные изделия. Объекты обожания для неширокого круга пожилых московско-петербургских интеллектуалов, собирающихся попеть про синий троллейбус под саперави и киндзмараули.
Армянская культура, напротив, очень экстравертна и обладает азартным детским любопытством к большому миру (которое, к счастью, совсем не отягощается ровесничеством с Римом и Элладой). «Эй, Вселенная! Смотри, я какая! Смотри, что могу!» – и весело машет ладошкой умелой десницы.
Солнечные картины Мартироса Сарьяна, сюрреалистические мультфильмы Роберта Саакянца, твисты и блюзы Арно Бабаджаняна, танец с саблями, балет «Чиполлино», прянично узорчатый крест «хачкар» в Первомайском сквере, наконец, пианино «Комитас» в «музыкалке» твоего детства и репродукция «Девятого вала» на бабушкиной кухне – армянский вклад в организме Большой Культуры словно витамин «С» - массированный, объёмный и при этом легко усвоенный.
Айвазовский, кстати, тоже армянин. И на выставке ярко присутствовали его младшие соратники, заочные ученики и продолжатели. Например, Геворг Башинджагян – обладатель не менее впечатляющего таланта пейзажиста. Просто он оказался младше, во втором эшелоне. И за величавыми морями Айвазовского его увидеть нелегко. Зато уж если разглядел – не забудешь. Как не забудешь цветущие буквы Давида Багдасаряна или ксилографии Григора Ханджяна, наполненные ветрами, облаками, яростным полуденным солнцем и лунным светом.
А на десертный разрыв шаблона – феерия летнего рынка от Дмитрия Налбандяна. Да-да, от того самого, с репродукций в «Огоньке», от портретиста бровастого генсека. Налбандян – он многомерный. И, пожалуй, азартную армянскую полифоничность именно он олицетворяет на «ура»…
Фото для газеты и фото для багета
Дембельским аккордом выставочного лета стала триада фото-вернисажей в НГХМ. Выставки находятся в близком соседстве и если напрямую не перетекают друг в друга, то уж явно состоят в диалоге.
«Новосибирск фотографический» – выставка с лейтмотивом созерцательного урбанистического романтизма, которая и сама внутри себя построена по принципу диалога. Её экспоненты – два сообщества с условными именами «мастер» и «дебютант». Маэстро и новички помечены табличками взаимно контрастных цветов. Впрочем, некоторых и без табличек не спутать – «олдскульные» работы узнаваемы по выбору натуры и техники.
Трофейная недвижимость Новосибирска – чем примечательны клубные резиденции «Маяковский»?
На второй фотовыставке безоговорочно царит юность. О чем просто и незатейливо сообщает её имя: «Молодые фотографы России-2022» – выставка работ финалистов всероссийского конкурса. Впрочем, безыскусность названия не подразумевает одномерности: некоторые работы, будучи сугубо репортажными по функционалу, по своему техническому заданию, получились чарующе картинными – хоть в раму вставляй!
Но настоящий апофеоз пикторальности – выставка Игоря Токарева «Простые вещи», застенчиво таящаяся в цоколе музейного корпуса, выходящего на улицу Свердлова. От простоты там, пожалуй, только имена работ – «Лист», «Ветка», «Ваби-Куса», «Хризантема». За простодушными названиями, на бумаге с причудливой текстурой – растительные образы, словно перебравшиеся из ботанического атласа времён Вольтера и Дидро. Эти листья, ветви, плоды и цветы не просто кажутся нарисованными. Они кажутся нарисованными ОЧЕНЬ ДАВНО.
Тем не менее, это именно фото. Причем, не просто современное, а ещё и максимально технологичное: в создание этой утонченной старинности вложена вся мощь компьютерного постморфинга, вся силища цифровых технологий. По изначальному образованию Игорь Токарев – именно художник. Да ещё и преподававший классические техники рисунка и живописи в Новосибирской государственной архитектурной академии (ныне НГУАДИ). Себя он атрибутирует именно в контексте изначального арт-ремесла. И не лукавит, не кокетничает. Ибо вторая часть слова «фотохудожник» в его случае безоговорочно главная. А ещё это фееричное, тщательно эстетизированное увядание очень к лицу самому сентябрю. Впрочем, сентябрь – это не время прощания, а портал нового арт-сезона.