Философствовать с удобностью: о чем придворный IX столетия рассказал потомкам
«Жизнь Карла Великого» — один из самых известных литературных памятников Средневековья, созданный в IX веке франкским ученым Эйнхардом, разносторонне одаренным деятелем Каролингского возрождения. О других его сочинениях — «Перенесении и чудесах святых Марцеллина и Петра», а также нескольких десятках писем — известно гораздо меньше, поскольку на русский язык они почти не переводились. Теперь же все произведения Эйнхарда представлены в полных переводах и детально прокомментированы. Их автор, не только мастер точного художественного слова, но и опытный придворный, в наши дни, не исключено, мог бы сделать прекрасную карьеру политтехнолога или имиджмейкера, облагородив своим интеллектом и благонравием эти неоднозначные профессии. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Эйнхард
«Жизнь Карла Великого. Перенесение и чудеса святых Марцеллина и Петра. Письма»
СПб.: Наука, 2024. — Пер. с лат. Р. Шмаракова, О. Воскобойникова; общ. ред., ст., коммент. А. Сидорова. — 367 с.
Благодаря предисловию к «Жизни Карла Великого», написанному младшим современником Эйнхарда, агиографом, богословом и поэтом Валафридом Страбоном, а также сопроводительной статье нашего современника Александра Сидорова, скромный биограф Эйнхард часто выглядит не менее, а то и более интересной фигурой, чем его герой и покровитель — первый европейский император Карл. Да и сам Валафрид, надо сказать, вызывает восхищение своей поэтической виртуозностью. Он искренне нахваливает и Карла, что «паче всех королей стремился ревностно разыскивать мудрых мужей и заботиться о них, чтобы философствовали со всею удобностью», и Эйнхарда, с его «несравненными способностями», сумевшего не только заслужить императорское доверие, но и удержаться на плаву в эпоху политической турбулентности после смерти Карла: «...когда среди различных и многочисленных потрясений зыбилось и во многих областях рушилось государство франков, он с некоей дивной и небесами дарованной уравновешенностью уберегся под охраной Божией, так что возвышенное звание, которое во многих рождало зависть и уготовляло ему падение, не покинуло его преждевременно и не ввергло его в непоправимые злоключения».
По грани «злоключений», хотя в общем вполне поправимых, Эйнхард ходит в остросюжетном травелоге «Перенесение и чудеса святых Марцеллина и Петра». Состоящее из четырех книг, оно повествует о предпринятой автором операции по добыванию чудодейственных останков двух римских мучеников, убитых во время репрессий императора Диоклетиана, для своей церкви, где он планировал упокоиться. В уединенной лесной местности отошедший от мирских дел Эйнхард намеревался благочестиво провести остаток дней: «Построив там, по мере своих способностей и средств, не только дома и здания для жилья, но и не лишенную красоты базилику, пригодную для отправления божественных служб, я охвачен был сомнением, во имя и в честь какого святого или мученика лучше бы ее освятить». Разговорившись по случаю с одним диаконом Римской церкви по имени Деусдона, Эйнхард «принялся расспрашивать, как бы добиться, чтобы досталось мне что-нибудь из подлинных останков тех святых, что покоятся в Риме».
На подозрительную личность этого Деусдоны немного проливает свет комментарий: «...известно лишь то, что он активно торговал реликвиями и, вероятно, возглавлял хорошо организованную группу нелегальных торговцев, действовавших в разных странах». Так или иначе, но блаженные Марцеллин и Петр претерпели довольно длинную приключенческую эпопею и чудесным образом исцелили немало разнообразных страждущих, прежде чем знамения святых о том, где они хотят упокоиться, были наконец правильно поняты. Это произошло в специально построенной для них церкви в Мулинхайме, впоследствии переименованном в Зелигенштадт: «Здесь Эйнхард и провел остаток дней, оплакивая супругу, занимаясь повседневными делами, переписываясь с друзьями, учениками, насельниками разных монастырей и в меру своих сил поддерживая отношения со двором».
Переписка, представленная в нынешнем издании, носит чаще деловой характер, как, например, письмо, порицающее наместника Фицларского за нерадивость: «Мы очень удивлены, что все порученное тебе осталось без каких-либо изменений. Как мы слышали, ты не отправил зерно для изготовления муки или пива, которое должен был послать в Мулинхайм, и остального тоже не отправил, за исключением тридцати свиней, да и тех не добрых, но мелких, и трех средних, овощного откорма, вот и все!» В том, что касается политической ситуации и государственных дел, письма Эйнхарда демонстрируют ту же мудрость, уравновешенность и осмотрительность, которые характеризуют и биографию Карла Великого: «В том, что Эйнхард тщательно подбирал выражения, сомневаться не приходится. В конце концов, он выполнял нетривиальную задачу — впервые за много столетий сочинял биографию не давно умершего святого, а светского правителя, своего современника, память о котором была еще трепетно живой, а оценка его деятельности неоднозначной».
В письмах Эйнхард тоже весьма уравновешен, и порой действительно важные вещи предпочитает передать на словах: «Я считаю, что верному человеку доверять следует больше, чем пергамену: листок, коли пропадет из рук посыльного, откроет все тайны, а верный, честный посланник донесет поручение». Лишь один раз автор письма позволяет себе завуалированно намекнуть на свое истинное отношение к событиям 833 года, когда Людовик Благочестивый был пленен собственными сыновьями с целью отстранения от власти: «...перемены, произошедшие в королевстве, так нас смутили, что сами не знаем, что делать, кроме как, по словам Иосафата, возвести очи к Господу и, по словам Филона, просить помощи божественной, когда кончается помощь человеческая».
На эмоциональные проявления Эйнхард довольно скуп, как и подобает настоящему философу, но тем ценнее момент, когда потрясенный преждевременной смертью жены, он немного приоткрывается в переписке со старающимся его утешить аббатом Лупом Ферьерским: «Я считаю — и не боюсь показаться лжецом, — что боль и тоска, порожденные потерей дорогой моей подруги, останутся со мной навсегда, пока в должный час не кончится срок, который Бог пожелает отпустить мне для несчастной и временной этой жизни. Покамест я знаю на опыте, что она ко мне скорее благосклонна, чем губительна, ведь дух мой, вечно рвущийся к радостям и благосостоянию, она сдерживает уздой и поводьями, а душу, которую праздность и старческое беспамятство опутали страстной надеждой на долголетие, заставляет вспомнить о смерти».