Скульптор прозы и – реальности
В современном пространстве культуры Гюнтер Грасс (1927–2015) – фигура чрезвычайно популярная. В год 95-летия со дня рождения множатся монографии и диссертации о его творчестве, его наследие в Германии осмысляется в контексте европейской истории. Внешне закрытый и неприветливый, Грасс слыл в Германии подлинным интеллектуалом в немецком духе – человеком публичным, участником семинаров и конференций, групп и объединений, блестящим собеседником, фигурой противоречивой и политически ангажированной. Всё это неотделимо от его романов, которые более шестидесяти лет изучаются в школах, переведены на десятки языков. О творческой лаборатории художника, его личности, которая постоянно «мерцает» в его текстах, о воздействии литературы на общество с историком литературы, переводчиком романов Грасса Борисом Хлебниковым, знавшим писателя лично на протяжении десятилетий, беседует филолог-германист Пётр Абрамов.
П.А.: Гюнтер Грасс для меня писатель «многократного увеличения», тот, которого хочется перечитывать. Каждый последующий роман – отсылка к предыдущему, более того, время и пространство в его текстах каждый раз по-новому соотносятся с современностью. Грасс и документален, и мифологичен. По этой причине, думаю, можно выделить как бы «двух писателей» – известного и ещё «не прочитанного», причём как в прямом, так и в переносном смысле: четыре его романа до сих пор недоступны русскому читателю... Об этом и поведём речь. Но вначале расскажите, пожалуйста, как состоялось ваше знакомство и насколько важна личность Грасса в понимании его текстов?
Б.Х.: Наше знакомство с Грассом, сначала заочное, а потом очное, состоялось в ту пору, когда я был редактором журнала «Иностранная литература» – в то время чрезвычайно популярного не только у нас, но и широко известного во всём мире. Интерес к журналу был огромен, сейчас это немыслимо представить, но тираж его доходил до 800 000. На журнал серьёзно ориентировались страны Восточной Европы, страны с небольшим книжным рынком, Дальний Восток и Япония. Издание было сильное и с хорошей репутацией. Я отвечал за немецкоязычные страны, за Скандинавию и волею случая за Грецию и Израиль. У меня было редкое для того времени право переписки, то есть автору писал не главный редактор, а лично я. Сейчас молодёжь это едва ли знает, но конкуренции между журналами и издательствами не было, напротив, писатель считал для себя выгодным устроить премьеру в журнале.
Что же касается Грасса, то история его знакомства с советскими журналами начиналась не совсем хорошо, поскольку в 1968 году, в мае, была опубликована его повесть «Кошки-мышки» – по советским меркам очень скандальная. Тогда спрашивать у иностранных авторов разрешение на публикацию было ещё необязательно, некоторых, из приличия, спрашивали, но уж никогда не узнавали, а можно ли делать купюры. В случае с этой повестью Грасса сокращения были весьма многочисленны, прежде всего это касалось мест особенно скандальных для самой Германии.
Грасс был реально скандален. И дело не в его эскападах – вокруг него постоянно шла многоуровневая полемика, связанная как раз с этой повестью и с экранизацией, в которой, кстати, участвовали сыновья Вилли Брандта, что было само по себе вызовом… Дело тогда дошло по иску некоего Курта Цизеля до дебатов в бундестаге и Верховного суда – общественный резонанс был чрезвычайно высок. Повестью занимался даже Конституционный суд. А наш скандал заключался в том, что Грасс выступил с очень резким и гневным письмом по поводу купюр. Это было редкостью. После этого ни журналы, ни издательства с ним связываться не пожелали, ведь купюры в то время были у нас неизбежны. Всё это продолжалось до начала 1980 х годов. Когда Вилли Брандт впервые стал федеральным канцлером, Грасс, участвовавший в его избирательной кампании как видный общественный деятель и полемист, стал играть в политике довольно значимую роль. Крупный западногерманский предприниматель Курт Кёрбер инициировал знаменитые «Бергедорфские встречи», некоторые из них представляли собой своеобразный германо-советский диалог. На первую ленинградскую встречу в июне 1970 года он хотел взять с собой главного редактора еженедельника «Шпигель» Аугштайна и Грасса. Советская сторона возражала. Тогда Кёрбер заявил: поедут все или никто. Грасс приехал. Язык за зубами не держал, после чего запрет на его публикации продолжился. Помню, в нашей редакционной библиотеке его книги имели гриф «строго для служебного пользования».
В начале 1980-х годов, когда мир чуть не оказался на пороге третьей мировой войны (дело тогда было серьёзное, в Германии друг против друга стояли наши «СС-20» и американские «Першинги»), развернулось мощное движение противников размещения ракет средней дальности. Его ключевыми фигурами в ФРГ оказались Бёлль и Грасс, хотя их протест подразумевал и наши ракеты.
Антивоенные демонстрации собирали немыслимое количество людей, 22 октября 1983 года, на пике протестов, по всей Западной Германии в митингах участвовало миллион триста тысяч человек. Более полумиллиона человек сошлось в боннском Хофгартене. Перед протестующими выступали Бёлль и Грасс. Их слово много значило. Оба имели огромный авторитет, Бёлль к тому времени уже нобелевский лауреат, а Грасса отличала поразительная репутация гражданского активиста, сложившаяся в ходе избирательных кампаний.
К подобным событиям не могли безразлично относиться и в ГДР. Берлинская академия искусств1, например, взяла под своё крыло целый ряд непокорных восточногерманских писателей. Впрочем, так оказалось легче работать с этой публикой и следить за ней. Грасс был в ту пору президентом Академии искусств в Западном Берлине и превратил её в форум международных диалогов. Обе академии устраивали перекрёстные встречи с дискуссиями о проблемах мира. В них принимали активное участие наши писатели, в частности те, кого я хорошо знал, – Чингиз Айтматов, Даниил Гранин и Андрей Вознесенский (который, кстати, довольно скоро подружился с Грассом).
Надо заметить, что в 1985 году, когда отмечалось сорокалетие Победы над фашистской Германией, вышел немецкий перевод «Блокадной книги», написанной Адамовичем и Граниным, Грасс сделал большую выставку рисунков ленинградских детей-блокадников. А двумя годами ранее, в 1983 году, в «Литературной газете» были опубликованы фрагменты из повести «Встреча в Тельгте». «ЛГ» тогда в движении сторонников мира играла весьма заметную роль, и ей удалось обратить на себя внимание Грасса, а внимание читателей – на его позицию. Журнал «Иностранная литература» сделал «двойной залп»: опубликовал повесть целиком, а кроме того, напечатал стихи из романа. Я подготовил большую подборку из «Палтуса». О романе тогда в СССР практически не знали, сделать это было непросто, но я привлёк Андрея Вознесенского, с Грассом они уже были хорошо знакомы, встречались в Мексике. Вознесенский опубликовал красивый – как он умел – литературный портрет Грасса и перевёл его стихотворение «Аннабел Ли».
П.А.: С вашего подстрочника?
Б.Х.: Да. Но общались они по-английски. Грасс говорил свободно, Вознесенский тоже очень хорошо. Могли беседовать и без меня. Кроме того, к тому времени Вознесенский прочитал и его «Жестяной барабан», и другие вещи тоже по-английски.
Таково было моё заочное знакомство с Грассом. А личное произошло в 1989-м. В июне состоялось XXI заседание Римского клуба. Должны были принять участие Грасс, Горбачёв и Айтматов. За два-три дня до этого был разгром на площади Тяньаньмэнь, а накануне Горбачёв и Айтматов находились в Пекине. Пекин дождался их отъезда и разгромил протестующую молодёжь. По разным оценкам, было насчитано от нескольких сотен до нескольких тысяч убитых, да ещё тысячи раненых. Совершенно неизвестно было, как это скажется на перестройке. Руководство ГДР выжидало реакции советской стороны, готовясь закрутить гайки. Горбачёв сразу уехал в Москву, а Айтматов прибыл в Ганновер.
Мы тогда часто ездили вместе, я сопровождал Айтматова в качестве консультанта. Внимание к нему в Германии было огромно, печатался он там постоянно, присутствовал в обязательной школьной программе. Не знаю другого советского писателя на тот момент, который был бы настолько популярен. В 1985 году у нас было большое турне по Германии, залы ломились. Так что тогда на ганноверском заседании Римского форума в отсутствие Михаила Сергеевича ему пришлось «отдуваться за двоих». Форум был очень представительный: крупнейшие предприниматели, Клуб бывших президентов, возглавлявшийся бывшим президентом Швейцарии Куртом Фурглером. Форум освещал как экологические вопросы, так и проблемы «нового мышления». Тогда и состоялась моя личная встреча с Грассом.
А в дальнейшем, когда в России началась новая политическая жизнь и прошли первые выборы в Думу, меня пригласили Григорий Явлинский и Татьяна Ярыгина стать консультантом Международного комитета от фракции «Яблоко». Тогда мы могли пригласить любого деятеля культуры для выступления перед депутатами Госдумы. Это факторы, которые были важны для общения с Грассом, они касались не только литературы, но и культурного обмена и общественной жизни.
П.А.: С которой Грасс был тесно связан, то есть можно назвать его политически ангажированным писателем.
Б.Х.: Возможно, даже больше, чем Генрих Бёлль. Пожалуй, Грасс был бы у нас не менее популярен. Только ведь его у нас не печатали. Русский перевод «Жестяного барабана» появился с опозданием почти на сорок лет. Конечно, существовали бюллетени «Современная литература за рубежом», где книги его рецензировались, но на русском языке их не было. Да и в ГДР он начал издаваться только после того, как стал выходить у нас. Он был социал-демократом, а они были гораздо страшнее христианских демократов. Спор за наследие Маркса, а самое главное – за руководство рабочим движением шёл не на жизнь, а на смерть. Кстати, Грасс активно участвовал в профсоюзном движении, был его борцом. Мне доводилось видеть Грасса на его встрече, например, с руководством профсоюза металлистов, в нём признавали лидера.
Гюнтер Грасс. Автопортрет, 2000 г. Публикуется впервые
(Из архива Б. Хлебникова)
П.А.: Сложно себе представить, как в нём уживались и писатель, и общественный деятель, и скульптор, художник, и джазовый импровизатор, – говорят, он играл с самим Армстронгом…
Б.Х.: Вы забыли ещё одну важную ипостась – кулинар. На больших свадьбах своих друзей он порой брал всю кухню на себя.
П.А.: Прошлое Грасса и Германии времён «Данцигской трилогии» насквозь барочно и причудливо. Уже там начинаются его игры со временем. Гротеск обнажает некую высшую правду. Как вы думаете, насколько писатель искренен перед самим собой в контексте истории?
Б.Х.: «Перед самим собой» – это всё же неточная характеристика ситуации Грасса. Вознесенский говорил: «Трудно быть подлецом, когда на тебя все смотрят». Ему трудно было создать писательскую маску лирического героя, от лица которого ведётся повествование. Дело в том, что литературная жизнь Германии происходит в контексте плюралистического общества с развитой дискурсивной практикой. Представьте себе: интересный писатель, популярный, даже скандальный, выпускает новую книгу. Об этом становится известно за насколько месяцев до её премьеры. СМИ начинают подогревать интерес. Потом ведущие издания, газеты и журналы-еженедельники получают предварительные экземпляры, читают их и готовятся писать рецензии. При этом конфликтная ситуация заложена в самой структуре общества: социал-демократы и христианские демократы обязательно будут полемизировать о книге. Но в этом конфликте важна не столько полемика, сколько то, что именно так вырабатывается широкий консенсус.
Ну а потом назначается день премьеры, и по телевидению, по многим каналам, в каждой новостной программе говорится, что у Грасса (или у Бёлля, или у Ленца) вышла новая книга. Идут первые рецензии. И одни издания рецензируют её, скажем, со стороны социал-демократов («Spiegel», «Die Zeit»), а другие – со стороны христианских демократов («Frankfurter Allgemeine Zeitung»). Причём каждый старается если не переспорить, то быть услышанным. Далее обе церкви (католическая и протестантская - Ред.), профсоюзы, чтобы о них не забыли, высказывают своё мнение о книге… Так она задаёт актуальную повестку дня, даже опережая читательское мнение, поскольку никто ещё толком книгу не прочитал. Но интерес к ней возбуждён настолько, что все начинают её читать. Так мобилизуется внимание к автору и формируется его репутация.
П.А.: Создаётся тип писателя, определённая атмосфера вокруг него. Когда вышел «Жестяной барабан», неонацисты начертили на дверях дома Грасса свастику, это фото обошло все издания. Роман «Бесконечный разговор» вызвал в начале 1990-х острейшую полемику, знаменитый критик Марсель Райх-Раницкий публично разорвал книгу Грасса, и это фото попало на обложку журнала «Шпигель» – после они с Грассом не общались около десяти лет. Потом последовали скандалы вокруг «Траектории краба» и «Луковицы памяти». Но дело здесь в другом. Родство Грасса с авторами плутовских романов, с великим мастером барочной прозы Германии Гриммельсгаузеном, с Камю, наконец, давно доказано и им самим неоднократно подтверждалось, а ведь все эти писательские приёмы буквально «опрокинуты» им в день сегодняшний. Грасс удивительно точно улавливал частотные вибрации современности.
Б.Х.: Можно сказать ещё точнее – он их создавал. Грасс не откликался на события, он их рождал. В этом его уникальность и даже загадка. Это похоже на снежный ком, запускающий лавину. Срабатывал принцип резонирования общества на этот вызов. Нужна была сила личности, репутационная мощь. Все борются за внимание в обществе. Кто получает внимание, того больше слушают. Мы говорили о том, насколько Грасс был искренним, а попробуй быть неискренним, когда недруги тебя разоблачают! А сторонники – оправдывают и поддерживают.
П.А.: Наверное, самое яркое доказательство «моделирования ситуации» – роман Грасса «Крысиха». Он появился за несколько недель до чернобыльской катастрофы в 1986 году. И дело здесь, конечно, не в предсказании, а в моделировании той апокалиптической реальности после взрыва. Меня всегда занимала связь библейских мотивов романа с его названием. Образы героев – и Оскара Мацерата, и Анны Коляйчек – тоже несут эту нагрузку. Грасс, как тонкий мастер заглавий, снова использует игру, которую уловить может, вероятно, только носитель языка, – она практически непереводима. Не немецкое слово «die Ratte» – крыса, а «Rättin» – то, что у нас передано как «Крысиха», а в немецком слове слышится мне созвучие с глаголом «retten» – спасать. Спасительница, провозвестница новой расы, вышедшей из-под земли после катастрофы. Причём всё это в довольно мрачном, далеко не позитивно-христианском ключе. Да, Христос Спаситель по-немецки звучит совсем по-другому, но что касается крысихи, есть здесь какое-то очень грозное предупреждение человечеству: остановить собственное уничтожение. Грасса всегда беспокоили экологические проблемы, теснейшим образом связанные с политикой, а значит – с населением земли. Романа на русском языке нет до сих пор…
Б.Х.: Вы совершенно правы. Грасс не только прекрасно придумывал заглавия как квинтэссенцию романа, но и сам оформлял свои книги и нередко иллюстрировал. Создание текста для него всегда сопровождалось циклом графических работ, очень интересны его визуальные планы романа, что связано с его художественной ипостасью как скульптора. Изображение на обложке, как и заглавие, – это для него эмблема книги в таком средневековом смысле. Придумать слово для заглавия – это тоже особый дар. Как скульптор придумывает образ и высекает его из камня в течение долгого времени, держа цельный образ в голове, так же и Грасс – у него хватало долгого стайерского дыхания, чтобы держать в сознании основную идею, центральный образ романа, чтобы это отражалось в разных аспектах, поворотах сюжета, взглядах на проблему. Он сознательно работал над произведением как над скульптурой.
П.А.: Он ведь работал, стоя за конторкой, словно вылепливал образы…
Б.Х.: …стоя за конторкой лицом к стене! Чтобы не отвлекаться. Но за конторкой он записывал результат того, что придумывал, расхаживая по комнате, бормоча себе под нос, пробуя на слух каждую фразу по несколько раз. Только потом записывал. Я бывал в разных домах, где он работал. Такая топография важна, он ведь и сам возил своих переводчиков, показывая свои «локации». Не все переводчики интересовались этим, но те, кто ездил с ним, получали дополнительный ключ к пониманию текстов Грасса.
П.А.: И всей архитектоники, построения его романного повествования. Текст в переводе получал дополнительные уровни и смыслы, что соответствовало его замыслу, плану.
Б.Х.: Кстати, о планах. У Грасса существовала традиция – он всегда вёл дневники. А в конце каждого года составлял план на будущий. И если был задуман роман, то он, что совершенно невероятно, писал точное количество глав и даже указывал количество страниц в каждой главе, помечая в оглавлении. Как это возможно? Скульпторы, наверное, только так и работают. Он заранее видел пропорции. А раз в десять лет Грасс писал подробнейший отчёт о своей жизни и литературной деятельности, что из задуманного было реализовано за декаду и какой отклик это получило. А что касается написанных романов, то все они существуют и в устном авторском исполнении. Грасс записывал свои романы для аудиокниг на специальных вечерах в небольшой аудитории, собирая публику в зале, и за пять–семь вечеров, сколько требовалось, прочитывал весь роман. От первой до последней строки. Только после этого книга его «отпускала». Две вещи нужны были, чтобы «попрощаться» с книгой: публичное чтение и встреча с переводчиками. Для переводчиков же и исследователей это был ценный материал, поскольку можно услышать интонацию писателя, то, как порой неожиданно он ставил логические ударения в тексте. Мы на семинарах всегда просили его читать вслух.
У меня, к слову, есть факсимильный комплект черновиков, планов, набросков романов и рисунков Грасса, из которых можно сделать интересную выставку.
П.А.: И хотя есть много записей романов Грасса в исполнении ведущих немецких актёров-чтецов, его авторское исполнение, конечно, уникально. А что самое трудное в работе над текстами Грасса для переводчика?
Б.Х.: Всё трудно. Всё связано со всем. Конечно, неологизмы. Непосильная для меня задача, я до сих пор её не решил, – его данцигский диалект. Как-то воспроизвести его по-русски не получается.
Грассу невероятно везло с редакторами и помощниками. Главный из них, Хельмут Фрилингхауз, был уникален. Он очень помогал нам, переводчикам. Охотно помогал нам и сам Грасс. Порой он говорил: вот здесь сделайте по-своему, не обращайте внимания на оригинал, добейтесь такого же эффекта, который достигнут на немецком языке. А вот здесь сделайте точно, как у меня. Он мог вполне оценить английские переводы, немного понимал по-французски и по-испански. На наших встречах мы старались донести до него свои проблемы; но что-то, допустим, спрашивал у Грасса китайский переводчик, и при этом оказывалось, что речь шла о проблеме, которая ещё не пришла в голову переводчику на английский. Практически все переводчики, а мы очень дружили между собой, были отменные профессионалы, лауреаты многочисленных премий – все понимали, что переводить Грасса большая честь, большая ответственность и большой труд.
Начиная с выхода романа «Палтус» в 1978 году, Грасс, будучи ещё и человеком практичным, хорошим экономистом, убедил своего издателя в том, что, продавая лицензии на перевод в разные страны, он может получить в лице переводчиков заинтересованных литагентов; это поднимет тиражи зарубежных изданий, поэтому определённый процент необходимо выделить дли организации специальных встреч-семинаров автора с переводчиками, оплачивая их приезд, проживание, питание и так далее. Он единственный это делал в ту пору. О том же мечтал Умберто Эко, но не сложилось, не хватало терпения на чтение с переводчиками собственных книг.
А у Грасса получилось. Ещё до выхода книги в свет переводчики получали рукопись и кроме неё все материалы, которые Грассу готовили его помощники: историки, консультанты, – исторические справки, планы городов, фотографии с места событий... Вооружившись всем этим, переводчики приезжали и на протяжении нескольких дней вместе с автором читали текст, расспрашивали его, вели обсуждения, выслушивали пояснения Фрилингхауза и других членов команды Грасса. Это была удивительно дружная команда: издатель, консультанты, редакторы. Незаметно пролетали десять, двенадцать, а то и четырнадцать часов, и так изо дня в день.
Легендарным был полувековой юбилей «Жестяного барабана», когда все поехали в Данциг, и «фантазийный реалист» Грасс лично, с точностью профессионального гида, показывал родной город, его старые улицы, переулки, дома. Вот именно эта опора на предельную точность, на детальную топографию и «подлинники» реалий позволяла ему безудержно фантазировать. Простой пример: героиня повести «Фотокамера» Мария Рама, автор действительно уникальных фотографий, его большой друг, – он повёл нас на то место, где она «вознеслась». Как важно было это увидеть! Проникнуться «гением места», зарядиться его энергией. Или побывать с Грассом в его доме в Вевельсфлете, увидеть обстановку. Это можно сравнить с посещением здания в Милане, где находится «Тайная вечеря» на том месте, для которого она и создавалась…
П.А.: Текст в переводе при таком насыщении получает совершенно другой объём. Сейчас, думаю, мало кто так работает…
Б.Х.: Грасс дружил, пожалуй, с не совсем «традиционными» переводчиками. Обычно издатель ограничивает переводчика сжатыми сроками, во всём мире за перевод недоплачивают… Работая над романами Грасса, я от всего остального отказывался. Возможно, это одна из причин, из-за которой у нас до сих пор не переведены четыре труднейших романа Грасса: «Палтус», «Крысиха», «Бесконечный разговор» (или «Широкое поле»), «Слова Гриммов».
П.А.: Вы переводили также и дневники Грасса. Насколько актуально их издание сейчас и готовится ли в Германии к столетию Грасса через пять лет его полное собрание сочинений?
Б.Х.: Мы действительно почти незнакомы с публицистикой Грасса, с его стихотворениями, их по-русски очень мало, и, конечно, с дневниками – из них опубликовано совсем немного. После его смерти была идея издавать его дневники, но, когда их перечитали, ещё при жизни супруги писателя Уты, – возникли сомнения, дневники очень откровенные. А ведь он подробно описывает там историю создания каждой своей вещи. Это самостоятельное и увлекательное чтение. Решили издать по прошествии двадцати лет. Права на издание он передал не детям – им осталось наследство, а Фонду Грасса, куда входят Герхард Штайдль и несколько переводчиков. Осталось три-четыре человека в живых, они решат со временем… Возможно, и к столетию что-то выпустят. Готовятся новые биографии, одна недавно вышла в Германии, другую – расширенную и значительно обновлённую – готовит его бывший редактор Дитер Штольц. С нетерпением жду её.
Даниил Гранин, Борис Хлебников, Гюнтер Грасс в Санкт-Петербурге, 2007 г.
(Фото: В. Лерман)
П.А.: Грасс, по меткому выражению германиста В.А. Пронина, был в СССР фигурой «первой после Бёлля». Бёлль неоднократно бывал в Союзе, не всегда с приятными «приключениями»… А насколько интересна была Россия Грассу и с кем кроме Вознесенского на вашей памяти он встречался и поддерживал общение?
Б.Х.: Грасс приезжал к нам не раз, но всегда со скандалами. Приезжал в 2000 году, когда его пригласил Российский ПЕН-клуб, шла чеченская война, а он был почётным председателем Международного ПЕН-клуба. Его пытались отговорить делать политические заявления, упирая на внутренний конфликт, но ведь он выступал, являясь почётным президентом немецкого ПЕН-клуба, правозащитной организации в том числе, поэтому без политических заявлений, естественно, не обошлось. Это вызвало негативную реакцию, например Василий Аксёнов говорил, в том числе и печатно: «Прусский фельдфебель будет учить нас жить? Не позволим!»
А последний визит был в 2007 году. Незадолго до этого я был у него в гостях. Грасс рассказал мне, что они с Утой чувствуют себя всё старше и хотели бы напоследок совершить поездки по тем городам, где им было особенно хорошо, чтобы освежить воспоминания. Первым он назвал Санкт-Петербург и попросил посодействовать во встрече с Граниным. Грассу чрезвычайно понравилось эссе Гранина «Страх», и он очень хотел поговорить с ним. Помогла Елена Владимировна Лерман, добрая знакомая Гранина. Тот с готовностью согласился встретиться.
Первоначально Грасс намеревался приехать инкогнито. Но, видно, шила в мешке не утаишь. Получилась и встреча с журналистами и со студентами в переполненном актовом зале Санкт-Петербургского университета. Потом мы гуляли втроём в Таврическом саду. Два немолодых писателя – их узнавали прохожие с большим удивлением: «Смотри! Гранин и Грасс!» После посещения Петергофа на следующий день в маленьком «доме-кораблике» Грасс дал интервью российским журналистам. Были «Известия», Первый канал, много питерских изданий. Тогда как раз вышла в Германии «Луковица памяти», и на встрече все ждали скандала, провоцировали Грасса вопросами. Как же так – шестьдесят лет молчал, что целых четыре дня воевал в СС? Надо было видеть, как спокойно и аргументированно он отвечал на вопросы. Заходили разговоры и на исторические темы. Он, как блестящий полемист, оказался настолько сведущим в истории России! Намного больше, чем некоторые журналисты, которые погрустнели и ушли без ожидаемого «резонанса».
П.А.: Мы живём в мире удивительной суггестии слова. Стоит озвучить то или иное понятие на ТВ или в интернете, как его подхватывают, мифологизируют, развенчивают. Последний большой роман Грасса, «Слова Гриммов», где писатель рассуждает над категориями Любви, Войны, Мира, – это энтропия чувств «по словарю Гриммов»2 или мудрое предупреждение человечеству?
Б.Х.: У Грасса был необычайный интерес к истории языка, истории конкретного слова. И силу слова, в том числе как публицист, он ощущал чрезвычайно остро. Чтобы это почувствовать, надо послушать его записи, посмотреть его выступления; не раз он вёл большие избирательные кампании, умение говорить и умение слушать у него было необычайно развито. На этом основано и его искусство диалога, которое ярко раскрывается в романах. Однако, повторюсь, он обладал не только даром слова, но и даром слышать его. Почти сократовское качество – слушать, особенно умение слышать другого, на чём, собственно, искони диалог и основан.
П.А.: Надеюсь, что и мы сегодня ещё в состоянии слушать и слышать голос писателя из прошлого, обращённый в его юбилейный год к нашему настоящему и будущему.
1Имеется в виду Академия искусств в Восточном Берлине.
2 Книга строится на грассовском объяснении слов, взятых им из словаря братьев Гримм.